Единственный способ отделаться от искушения - поддаться ему.
Время. Человек. Судьба.
Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?
Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?
Пролог
Немного о прошлом и настоящем.
читать дальше
Немного о прошлом и настоящем.
читать дальше
Теплый ветер нес аромат цветущего луга, пиленных сосновых досок и свежей побелки. Солнце припекало, и знойное марево звенело над растрескавшимся асфальтом. На холме, окруженный уродливыми строительными лесами, тянулся ввысь шатер небольшой церковки. Годы смут и безбожия не смогли уничтожить ее изящных пропорций, ее скромной, чистой красоты. Под осыпавшейся штукатуркой угадывалась некогда богатая, причудливая роспись, местами, словно драгоценности, вспыхивали лазурит, киноварь и позолота. И еще какие-то надписи, смысл которых утрачен, загадочен для нынешних поколений. В южной апсиде, над которой возвышалась отдельная главка, некогда был придел, посвященный Преподобному Онуфрию. Рядом с приделом, среди бурно разросшейся крапивы, лежала треснувшая каменная плита. Время не пощадило ее, стерев любые следы, когда она появилась тут, и кто нашел под ней последний приют….
А ведь когда-то не было здесь ни церкви, ни плиты, ни дороги. Только леса, выгоны, поля ржи, да старый потемневший терем. В то утро за его деревянной оградой царил переполох. Мамки - няньки, девки дворовые, старый дядька Афанасий сбились с ног, стараясь уследить за бойким мальчонкой, что носился на палочке-лошадке по двору. Его голубые глазенки горели боевым азартом, развевалась белая, разукрашенная алыми шелками рубашонка. С деревянной сабелькой он смело бросался на заросли лопухов, срубая колючие головки цветов.
-Вот вам, берегись!
Рвались с привязи собаки, надрываясь лаем.
-Федор Лексеич, передохни, еще ножки наколешь, ручки поранишь, - чуть не плакала Тихоновна, хватаясь за сердце. Но ребенок только смеялся над дородной нянькой, и, топнув ножкой, снова мчался дразнить цепных псов.
Из сеней вышел коренастый мужчина средних лет, прищурившись, он следил за происходящим. И в его густой бороде спряталась умильная улыбка – сын, первенец, гордость и тревога отцовская. Нежная рука тронула за плечо. Алексей не шевельнулся, только легонько сжал эти пальчики в стыдливой ласке. Так и стояли на нагретом солнцем крыльце. Звонкий смех мальчика доносился уже у самых ворот. Афанасий пытался образумить его, но не тут-то было. И старому дядьке пришлось участвовать в новой шалости.
-Совсем большой, - по голосу Алексей понял, что Евпраксея улыбается. Не утерпел, обернулся взглянуть на это светлое дорогое лицо.
-Ну, мужик растет, - ответил он, целуя жену.
С ней в его жизнь пришло счастье и процветание, как и обещало ее имя.
Алексей Данилыч происходил от семейства знаменитого, батюшка его покойный служил отцу нынешнего государя, и был приближен к его персоне. Храбрый был воевода и верный слуга, да только сгинул в литовском плену. С передовым полком он попал в окружение, отчаянно сопротивлялся, но силы оказались неравны. Что стало с ним, где и как он принял смерть, о том никто не знал. Может, возили в клетке, пока голодом не уморили, как лет через сто поступят с царем Шуйским, а может, сожгли в медном котле на потеху толпы, хотя мог Данила Басман и нежиться на мягкой перине с какой-нибудь сисястой бабенкой, скрашивавшей ему «тяготы» неволи. Алексей родился уже после его смерти, и злые языки поговаривали, что отцом его был не Данила Андреич, а пригожий конюх. И впрямь между родителями особой любви не было, но было уважение и богобоязнь, а потому Басманов никогда не сомневался в законности носимой фамилии. Как бы там ни было, старшие в роду, Плещеевы, оттеснили вдовицу с малолетком от наследства, и доля Алексея была незавидной. Познал он и горький хлеб приживальщика при богатой родне, насмешки, пренебрежение. Но рос парнем крепким, упертым, гнулся, да не ломался. До двадцати шести лет ходил в детях боярских у Ивана Шуйского, и служба та немногим лучше холопьей, но давала какой-никакой корм, да еще опыт ратный и близость к московскому князю. Не понаслышке узнал – двор государев, что осиный улей, так и норовят ужалить, добивают лежачего. Всяк только свою корысть имает. А тут еще из вотчины пришло страшное известие – захворала матушка, уже и соборовали. Насилу отпросился у князя – лишь бы поспеть, повидать родительницу. Только к похоронам и добрался. Неуютом встретил отчий дом, разором. Свезли на погост боярыню, скудно поминки справили. Вернулся Алексей в пустой терем – руки опустились, как дальше жить. Один остался, бобылем ходил, ни единой родной души. Елизарово, что батюшке досталось после смерти старшего бездетного брата, когда-то было владением великих князей московских, земля богатая, славная историей, ныне запущенная, почти вымершая. Старые слуги доживали свой век в старых стенах. Не на что было хозяйство поднимать, да и не для кого….
Тягостно стало в четырех стенах, сел на коня и помчался в чисто поле, не разбирая пути. И сам не заметил, как попал в незнакомое селение. Избы вросли в землю, огороды бурьян заполонил, кое-где только одни печные трубы торчат. Здесь, по всему видать, еще хуже живется, чем его людишкам. Увидев впереди покосившийся купол деревянной церквушки, спешился и, привязав жеребца у ветхой оградки, прошел на погост, ощетинившийся свежими крестами. Мерли много и часто – на свежих могилах только-только травка пробивалась. От голода сие или хворь какая приключилась? Стянул шапку, перекрестился, и, поднявшись по провалившимся ступенькам, толкнул скрипучую дверь. Темно внутри, сыростью пахнет, только несколько лампадок у самого алтаря едва разгоняют мрак. Не сразу и заметил, что не один. Две тени скрючились перед иконостасом. Приблизился и услышал горячий шепот. Мужской сиплый, а ему вторил молодой, девичий. Они не замечали его, продолжая истово молиться и бить поклоны. Не желая их тревожить, Басманов встал в уголке, и, закрыв глаза, вознес Господу свою мольбу за упокой души родителей. И так вдруг хорошо на душе сделалось, покойно. Даже слеза навернулась, словно лед растаял. Очнулся от того, что кто-то стоит рядом. Поднял веки … и пропал! Утонул в голубых озерах очей. Пред ним стояла высокая девица в самом своем расцвете. Лицо ее, обрамленное черным платком, бледное, со следами слез, было прекрасно как у Матери Божьей. Да и вся она словно светилась в сумраке деревенской церкви.
-Кто ты? – не спросил, выкрикнул.
-Евпраксея, дочь Никиты Симеонова. А ты кто, добрый человек?
Алексей назвал себя.
-Матушка у меня почила, вот помолиться зашел, - признался как-то по-детски.
Она вздохнула и посмотрела с жалостью, словно приласкала. Сердце Алексея зашлось от давно забытого чувства.
-На все воля Божья, - шаркая, подошел старик. Он уже давно не принадлежал этому миру, только ветхая оболочка еще как-то цеплялась за земную жизнь.
-Это дедушка мой, старец Онуфрий, - девица смутилась, прикрылась уголком платка. И столько в этом простом движении было чистоты и добродетели, что Алексей понял, что уже не сможет позабыть эту случайную знакомку. О такой жене только мечтать, он-то насмотрелся на московских боярышень - хитрых, изнеженных. Жеманятся, картавят, лживые наскрозь.
Разговорился со стариком, помогая дойти им до убогого жилища. Оказалось, что они из тех самых Симеоновых, что матушка государя московского, царица Олена, извела. Извела жестоко, под корень, только и остался дед-чернец, да сиротка, Евпраксея. Мор прошел по их стороне, тягловых крестьян осталось раз-два, и обчелся. Перебивались с хлеба на воду. Узнал, что Евпраксея дала обет уйти в Никольский монастырь, при котором не так давно была основана женская обитель. Уж и вклад сделан.
-Такую-то красу и в монастырь?! – ужаснулся Басманов.
Взгляд старика обрел осмысленность, сурово он посмотрел на молодого мужчину.
-По нраву тебе моя внука пришлась?
-Не скрою, отче - по нраву.
-Ты – сирота, она – одинешенька, как жить-то будете. Своим умом?
Алексей не знал, что и ответить. Да только нет ему теперь покоя, если не станет Епраксея его супружницей. Упал на колени: «Отче, благослови. Я ее, голубку, никому в обиду не дам!»
-И опальницу взять не убоишься?
-Да я тоже не велик князь, ни кола, ни двора. Но таких, как Евпраксея, не видал – эта девица дорогого стоит, за нее и жисть положить не жалко.
Старик пожевал беззубым ртом, нахмурился. И распрямив вдруг сгорбленную спину, стукнул клюкой оземь.
-Засылай сватов! Только вот, перед Богом клянись, - старец указал на икону старинного письма, - что не обидишь сироту, не надругаешься!
-Вот те крест, - Алексей размашисто осенил себя знамением, - буду ей мужем пред Богом и пред людьми.
Так и сговорили их.
Старец был рад, что сбыл обузу с рук, сразу удалился в лесной скит. Алексей отогрелся под боком у жены, заботливой и домовитой, а о ней-то и говорить не приходилось, кому ж охота в юности лет себя живьем в келье хоронить. Расцвела, похорошела, как роза майская, и уж через год понесла.
С той поры стали у них дела налаживаться, Алексей в гору пошел, словно заговорил кто. Хозяйство поправил, жену баловал, а уж в сыночке, Феденьке, души не чаял.
Много чего им пришлось пережить - страхов, неудач. Покровитель Басманова, Иван Шуйский-Плетень, в опалу попал, его брата, всесильного князя Андрея, молодой государь собаками затравил, но Бог хранил Алексея. Вот и второй сынок по весне народился. Укоренялся род. И все бы было хорошо, но засобирался царь московский, Иван Васильевич, походом на Казань. А куда он, туда и люди служилые. Надо к войне готовиться. Алексей приехал попрощаться.
-По сию пору было так, баловство одно, теперь дело будет, - сказал испуганной жене, - Либо быть нам битыми, либо вернусь с удачей. Ко всему будь готова.
Перекрестил детей, прижал Евпраксею к груди, и умчался.
Федор, высокий не по годам, с лицом гордым, с уверенными движениями крепких членов, не одобрял маткиных слез.
-Будь я постарше, взял бы меня отец с собою, - досадовал он.
А тут и братец разревелся как некстати.
-Уйми его, глупая баба, - велел он старой няньке. Тихоновна, всхлипнув, унесла младенца. Евпраксея только головой покачала. Взрослел сын, такого у подола не удержишь. Рано в нем проснулось мужское жестокосердие и безрассудство.
-Помолимся, Феденька. Только бы Олексею Данилычу в живых быть.
Неохотно преклонил колена отрок, скороговоркой молился, потворствуя матушке.
А она в тот же вечер засобиралась, надела наряд скромный, и пешая ушла в дальний скит, что в лесах дремучих затерялся. День шла, и всю ночь напролет, не давая усталым ногам отдыха. На утренней зорьке, спотыкаясь о кочки и корни древесные, добрела до одинокого обиталища, в котором и зверю уюта бы не было.
Отозвался на плач ее старик, вылез из землянки. Годы пригнули его к самой земле, ряса висела лохмотьями, разве только мхом не зарос.
-Что тебе, дщерь человеческая? – вопрошает глухим, замогильным, голосом.
-Деда, я это, Евпраксея….
Старик поднял голову, моргая на дневной свет.
-Может быть, - посмотрел, не узнавая, - что хочешь-то?
Женщина упала ему в ноги, запричитала: «Отмоли, родимый, спаси нас. Война с погаными, без кормильца останусь, сирота неприкаянная, с малыми чадами».
-Я и так молюсь за вас, за всех прошу, за праведных, а боле за неправедных. И ты молись. Бог все слышит.
Опустившись рядом с рыдающей Евпраксеей, старец начал читать Тропарь: «Скоро предвари, прежде даже не поработимся врагом хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш: погуби Крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами Богородицы, Едине Человеколюбче». Евпраксея земно кланяясь и крестясь часто-часто, повторяла за ним. Уже солнышко на закат пошло, когда пришло в ее томящуюся душу успокоение. Как в детстве помогла, утолила печали горячая молитва.
Принесла ключевой воды, омыла старцу ноги и руки, сама умылась святой водицей. Развязав узелок, протянула анахорету постный пирожок.
-Хорошо, деда, словно у Матери Божьей за пазухой.
Старик кивнул, соглашаясь. Он отщипывал кусочки мягкого теста и осторожно рассасывал их пустыми деснами. Маленькая слабость, которую он только и мог себе позволить.
Выпроваживая внучку, дал ей наказ: «Молись усердно, посты соблюдай. Бог даст, вернется муж. Только дай мне зарок, что построит он церкву и освятит ее в честь Преподобного Онуфрия Великого. Меня там схоронишь, чтобы мои старые кости охраняли вас во все времена от напастей». Евпраксея охотно поклялась исполнить это. Тогда снял старик свой нательный крест и протянул ей, со словами: «Дитяте отдай, душе ангельской, непорочной. Пусть носит со смирением в сердце и славит Сына Божьего».
-Федору?
Старец скривился, как от боли, затрясся тщедушным телом.
-Не этому! Меньшому отдай, - и более не проронив ни слова, уполз в свою нору.
А ведь когда-то не было здесь ни церкви, ни плиты, ни дороги. Только леса, выгоны, поля ржи, да старый потемневший терем. В то утро за его деревянной оградой царил переполох. Мамки - няньки, девки дворовые, старый дядька Афанасий сбились с ног, стараясь уследить за бойким мальчонкой, что носился на палочке-лошадке по двору. Его голубые глазенки горели боевым азартом, развевалась белая, разукрашенная алыми шелками рубашонка. С деревянной сабелькой он смело бросался на заросли лопухов, срубая колючие головки цветов.
-Вот вам, берегись!
Рвались с привязи собаки, надрываясь лаем.
-Федор Лексеич, передохни, еще ножки наколешь, ручки поранишь, - чуть не плакала Тихоновна, хватаясь за сердце. Но ребенок только смеялся над дородной нянькой, и, топнув ножкой, снова мчался дразнить цепных псов.
Из сеней вышел коренастый мужчина средних лет, прищурившись, он следил за происходящим. И в его густой бороде спряталась умильная улыбка – сын, первенец, гордость и тревога отцовская. Нежная рука тронула за плечо. Алексей не шевельнулся, только легонько сжал эти пальчики в стыдливой ласке. Так и стояли на нагретом солнцем крыльце. Звонкий смех мальчика доносился уже у самых ворот. Афанасий пытался образумить его, но не тут-то было. И старому дядьке пришлось участвовать в новой шалости.
-Совсем большой, - по голосу Алексей понял, что Евпраксея улыбается. Не утерпел, обернулся взглянуть на это светлое дорогое лицо.
-Ну, мужик растет, - ответил он, целуя жену.
С ней в его жизнь пришло счастье и процветание, как и обещало ее имя.
Алексей Данилыч происходил от семейства знаменитого, батюшка его покойный служил отцу нынешнего государя, и был приближен к его персоне. Храбрый был воевода и верный слуга, да только сгинул в литовском плену. С передовым полком он попал в окружение, отчаянно сопротивлялся, но силы оказались неравны. Что стало с ним, где и как он принял смерть, о том никто не знал. Может, возили в клетке, пока голодом не уморили, как лет через сто поступят с царем Шуйским, а может, сожгли в медном котле на потеху толпы, хотя мог Данила Басман и нежиться на мягкой перине с какой-нибудь сисястой бабенкой, скрашивавшей ему «тяготы» неволи. Алексей родился уже после его смерти, и злые языки поговаривали, что отцом его был не Данила Андреич, а пригожий конюх. И впрямь между родителями особой любви не было, но было уважение и богобоязнь, а потому Басманов никогда не сомневался в законности носимой фамилии. Как бы там ни было, старшие в роду, Плещеевы, оттеснили вдовицу с малолетком от наследства, и доля Алексея была незавидной. Познал он и горький хлеб приживальщика при богатой родне, насмешки, пренебрежение. Но рос парнем крепким, упертым, гнулся, да не ломался. До двадцати шести лет ходил в детях боярских у Ивана Шуйского, и служба та немногим лучше холопьей, но давала какой-никакой корм, да еще опыт ратный и близость к московскому князю. Не понаслышке узнал – двор государев, что осиный улей, так и норовят ужалить, добивают лежачего. Всяк только свою корысть имает. А тут еще из вотчины пришло страшное известие – захворала матушка, уже и соборовали. Насилу отпросился у князя – лишь бы поспеть, повидать родительницу. Только к похоронам и добрался. Неуютом встретил отчий дом, разором. Свезли на погост боярыню, скудно поминки справили. Вернулся Алексей в пустой терем – руки опустились, как дальше жить. Один остался, бобылем ходил, ни единой родной души. Елизарово, что батюшке досталось после смерти старшего бездетного брата, когда-то было владением великих князей московских, земля богатая, славная историей, ныне запущенная, почти вымершая. Старые слуги доживали свой век в старых стенах. Не на что было хозяйство поднимать, да и не для кого….
Тягостно стало в четырех стенах, сел на коня и помчался в чисто поле, не разбирая пути. И сам не заметил, как попал в незнакомое селение. Избы вросли в землю, огороды бурьян заполонил, кое-где только одни печные трубы торчат. Здесь, по всему видать, еще хуже живется, чем его людишкам. Увидев впереди покосившийся купол деревянной церквушки, спешился и, привязав жеребца у ветхой оградки, прошел на погост, ощетинившийся свежими крестами. Мерли много и часто – на свежих могилах только-только травка пробивалась. От голода сие или хворь какая приключилась? Стянул шапку, перекрестился, и, поднявшись по провалившимся ступенькам, толкнул скрипучую дверь. Темно внутри, сыростью пахнет, только несколько лампадок у самого алтаря едва разгоняют мрак. Не сразу и заметил, что не один. Две тени скрючились перед иконостасом. Приблизился и услышал горячий шепот. Мужской сиплый, а ему вторил молодой, девичий. Они не замечали его, продолжая истово молиться и бить поклоны. Не желая их тревожить, Басманов встал в уголке, и, закрыв глаза, вознес Господу свою мольбу за упокой души родителей. И так вдруг хорошо на душе сделалось, покойно. Даже слеза навернулась, словно лед растаял. Очнулся от того, что кто-то стоит рядом. Поднял веки … и пропал! Утонул в голубых озерах очей. Пред ним стояла высокая девица в самом своем расцвете. Лицо ее, обрамленное черным платком, бледное, со следами слез, было прекрасно как у Матери Божьей. Да и вся она словно светилась в сумраке деревенской церкви.
-Кто ты? – не спросил, выкрикнул.
-Евпраксея, дочь Никиты Симеонова. А ты кто, добрый человек?
Алексей назвал себя.
-Матушка у меня почила, вот помолиться зашел, - признался как-то по-детски.
Она вздохнула и посмотрела с жалостью, словно приласкала. Сердце Алексея зашлось от давно забытого чувства.
-На все воля Божья, - шаркая, подошел старик. Он уже давно не принадлежал этому миру, только ветхая оболочка еще как-то цеплялась за земную жизнь.
-Это дедушка мой, старец Онуфрий, - девица смутилась, прикрылась уголком платка. И столько в этом простом движении было чистоты и добродетели, что Алексей понял, что уже не сможет позабыть эту случайную знакомку. О такой жене только мечтать, он-то насмотрелся на московских боярышень - хитрых, изнеженных. Жеманятся, картавят, лживые наскрозь.
Разговорился со стариком, помогая дойти им до убогого жилища. Оказалось, что они из тех самых Симеоновых, что матушка государя московского, царица Олена, извела. Извела жестоко, под корень, только и остался дед-чернец, да сиротка, Евпраксея. Мор прошел по их стороне, тягловых крестьян осталось раз-два, и обчелся. Перебивались с хлеба на воду. Узнал, что Евпраксея дала обет уйти в Никольский монастырь, при котором не так давно была основана женская обитель. Уж и вклад сделан.
-Такую-то красу и в монастырь?! – ужаснулся Басманов.
Взгляд старика обрел осмысленность, сурово он посмотрел на молодого мужчину.
-По нраву тебе моя внука пришлась?
-Не скрою, отче - по нраву.
-Ты – сирота, она – одинешенька, как жить-то будете. Своим умом?
Алексей не знал, что и ответить. Да только нет ему теперь покоя, если не станет Епраксея его супружницей. Упал на колени: «Отче, благослови. Я ее, голубку, никому в обиду не дам!»
-И опальницу взять не убоишься?
-Да я тоже не велик князь, ни кола, ни двора. Но таких, как Евпраксея, не видал – эта девица дорогого стоит, за нее и жисть положить не жалко.
Старик пожевал беззубым ртом, нахмурился. И распрямив вдруг сгорбленную спину, стукнул клюкой оземь.
-Засылай сватов! Только вот, перед Богом клянись, - старец указал на икону старинного письма, - что не обидишь сироту, не надругаешься!
-Вот те крест, - Алексей размашисто осенил себя знамением, - буду ей мужем пред Богом и пред людьми.
Так и сговорили их.
Старец был рад, что сбыл обузу с рук, сразу удалился в лесной скит. Алексей отогрелся под боком у жены, заботливой и домовитой, а о ней-то и говорить не приходилось, кому ж охота в юности лет себя живьем в келье хоронить. Расцвела, похорошела, как роза майская, и уж через год понесла.
С той поры стали у них дела налаживаться, Алексей в гору пошел, словно заговорил кто. Хозяйство поправил, жену баловал, а уж в сыночке, Феденьке, души не чаял.
Много чего им пришлось пережить - страхов, неудач. Покровитель Басманова, Иван Шуйский-Плетень, в опалу попал, его брата, всесильного князя Андрея, молодой государь собаками затравил, но Бог хранил Алексея. Вот и второй сынок по весне народился. Укоренялся род. И все бы было хорошо, но засобирался царь московский, Иван Васильевич, походом на Казань. А куда он, туда и люди служилые. Надо к войне готовиться. Алексей приехал попрощаться.
-По сию пору было так, баловство одно, теперь дело будет, - сказал испуганной жене, - Либо быть нам битыми, либо вернусь с удачей. Ко всему будь готова.
Перекрестил детей, прижал Евпраксею к груди, и умчался.
Федор, высокий не по годам, с лицом гордым, с уверенными движениями крепких членов, не одобрял маткиных слез.
-Будь я постарше, взял бы меня отец с собою, - досадовал он.
А тут и братец разревелся как некстати.
-Уйми его, глупая баба, - велел он старой няньке. Тихоновна, всхлипнув, унесла младенца. Евпраксея только головой покачала. Взрослел сын, такого у подола не удержишь. Рано в нем проснулось мужское жестокосердие и безрассудство.
-Помолимся, Феденька. Только бы Олексею Данилычу в живых быть.
Неохотно преклонил колена отрок, скороговоркой молился, потворствуя матушке.
А она в тот же вечер засобиралась, надела наряд скромный, и пешая ушла в дальний скит, что в лесах дремучих затерялся. День шла, и всю ночь напролет, не давая усталым ногам отдыха. На утренней зорьке, спотыкаясь о кочки и корни древесные, добрела до одинокого обиталища, в котором и зверю уюта бы не было.
Отозвался на плач ее старик, вылез из землянки. Годы пригнули его к самой земле, ряса висела лохмотьями, разве только мхом не зарос.
-Что тебе, дщерь человеческая? – вопрошает глухим, замогильным, голосом.
-Деда, я это, Евпраксея….
Старик поднял голову, моргая на дневной свет.
-Может быть, - посмотрел, не узнавая, - что хочешь-то?
Женщина упала ему в ноги, запричитала: «Отмоли, родимый, спаси нас. Война с погаными, без кормильца останусь, сирота неприкаянная, с малыми чадами».
-Я и так молюсь за вас, за всех прошу, за праведных, а боле за неправедных. И ты молись. Бог все слышит.
Опустившись рядом с рыдающей Евпраксеей, старец начал читать Тропарь: «Скоро предвари, прежде даже не поработимся врагом хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш: погуби Крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами Богородицы, Едине Человеколюбче». Евпраксея земно кланяясь и крестясь часто-часто, повторяла за ним. Уже солнышко на закат пошло, когда пришло в ее томящуюся душу успокоение. Как в детстве помогла, утолила печали горячая молитва.
Принесла ключевой воды, омыла старцу ноги и руки, сама умылась святой водицей. Развязав узелок, протянула анахорету постный пирожок.
-Хорошо, деда, словно у Матери Божьей за пазухой.
Старик кивнул, соглашаясь. Он отщипывал кусочки мягкого теста и осторожно рассасывал их пустыми деснами. Маленькая слабость, которую он только и мог себе позволить.
Выпроваживая внучку, дал ей наказ: «Молись усердно, посты соблюдай. Бог даст, вернется муж. Только дай мне зарок, что построит он церкву и освятит ее в честь Преподобного Онуфрия Великого. Меня там схоронишь, чтобы мои старые кости охраняли вас во все времена от напастей». Евпраксея охотно поклялась исполнить это. Тогда снял старик свой нательный крест и протянул ей, со словами: «Дитяте отдай, душе ангельской, непорочной. Пусть носит со смирением в сердце и славит Сына Божьего».
-Федору?
Старец скривился, как от боли, затрясся тщедушным телом.
-Не этому! Меньшому отдай, - и более не проронив ни слова, уполз в свою нору.
@темы: Басманов Федор
-
-
13.06.2011 в 19:07-
-
13.06.2011 в 19:24-
-
13.06.2011 в 22:52Очень интересно, с удовольствием читаю.
-
-
13.06.2011 в 23:01А это один из нонешних моделек, сходу имя его не вспомню, очень хорош в "декадансных" прикидах. Как-то навеял мне подходящий образ. Звереныш такой - ни мужчина, ни мальчик, уже себе цену знает, но еще обломать можно.
-
-
14.06.2011 в 12:13Красивый парень на картинке!
-
-
14.06.2011 в 18:55-
-
17.06.2011 в 11:46-
-
24.06.2011 в 12:08-
-
24.06.2011 в 20:15И Кузнецова тоже люблю!))
-
-
05.07.2011 в 23:10