Проба пера.

[LindaKoi]

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Предупреждение: много шаблонов, исторических неточностей и откровенной отсебятины.

Глава 4
Побег.

Рождественские празднества шли в Нарве невесело. Наместник, или по-немецки фохт, Якоб Шнелленберг, теребя густой ус, подсчитывал убытки. Торговля в этом году шла из рук вон плохо, магистр жалование поприжал. Батраки-эсты того и гляди бунт подымут, а тут еще объявился супостат ранее неведомый – московский царь. Шнелленберг слыл рыцарем храбрым, но бесхитростным. Хранил честь креста и меча, святость обетов, но в дрязги политические не встревал. Его дело оборону держать, и с этим он пока справлялся. Жерла пушек наставлены на московитов, мечи наточены, нижний город нашпигован порохом, словно рождественский поросенок яблоками. Рыцарь поневоле облизнулся – сегодняшний обед был привычно скуден. Порох да ядра для еды не пригодны. Грустные сии размышления были прерваны оруженосцем.
-Господин мой, там с той стороны обоз, да при нем двое.
-Кто такие?
-По виду простые купчишки.
-В такое время? Ну, пропусти уж. Пусть разгружаются, досмотр только содеять надо.
-Так уже. Поросята, каплуны, пива бочонка три, зелья крепкого бочонок, зайчатина свежебитая.
-Хм, ну-ка веди ко мне сих торговых людей. Поглядим.
В залу, где жарко трещал очаг, отряхивая снег с сапог и платья, вошли люди. Первый – крепкий молодой человек, чьи веснушки и водянистые глаза, выдавали северного немца. Он поклонился вполне учтиво, речь его звучала приветливо, даже витиевато. Был он чисто одет, по сильным большим рукам видно, что привык к труду, слегка припухшие веки и покрасневший нос выдавали также пристрастие к злому пойлу. Однако сквозила в нем некая льстивая угодливость и вороватость, свойственная всем торгашам. Но не он завладел вниманием рыцаря, видевшего себя в своем кресле, если не Богом, то полновластным вершителем их судеб. Юноша, почти на голову выше своего товарища, шапки не снял, а сразу отошел к огню греться, и теперь молча, сложивши руки на груди, с вызовом уставился на рыцаря. Лицо его – красивое, но попорченное свежими побоями, являло собой образчик пробуждавшейся мужественной гордости, хотя в изгибе капризного рта и взмахах длинных ресниц было что-то девичье. На скуле, на подбородке чернели кровоподтеки, он закусывал нижнюю губу и как-то нервно притоптывал ногой, словно его раздражало все происходившее. Под заурядной одеждой, в которой ходили зимой многие русские, оказался расшитый золотом бархат, за кушак были заткнуты нарядные рукавицы, на перстах – каменья сверкают. Нет, не простая птица залетела с мороза.
-Я – боярин, Басманов, - угадав мысли рыцаря, выступил он вперед, - Беглец. Прошу твоей защиты, брат.
Произнесено все это было на сносном немецком голосом, хрипловатым то ли с холода, то ли со страху. Фохт старался ничем не выдать своего смятения. Лазутчик или перебежчик? Наслышан был рыцарь о предательстве русских, живущих в пограничных городах, случаи такие нередки в нонешнее неспокойное время. Кое-кто из таких горемык в Нарве осел, с домочадцами и слугами. Бежали и из Полоцка, и из Пскова, из Новгорода Великого – торговцы бежали, и умельцы посадские, и сыны дворянские. Кто торговых привелей хотел, кто свободной службы, кто продыху от податей непосильных. Сигизмунд Август охотно раздавал на то охранные грамоты. Не того ли поля ягода? Или царь московитов решил разведчиков да соглядатаев к ордену подослать? Молоденек больно боярин, не по себе ему, однако сказал заветное слово, после которого рыцарь ордена не вправе отказать в гостеприимстве. Молчание затянулось, но, вспомнив о санях, полных припасов, рыцарь положился на Божественное проведение. И распорядился разместить их с возможными удобствами.


Ох, и осерчал же Алексей Данилович, не найдя по утру сына. Чуть было не проклял самым страшным, родительским, проклятие, да язык прикусил, спохватясь. Повелел искать его по всем прежним знакомствам, по кабакам, у плясиц срамных. Как сквозь землю провалился. Гонцов бы послать во все концы, самому бы броситься на поиски, но царский указ – не женина просьба, не отмахнешься. А потому с небольшой заминкой выступил он в поход к Ивангороду. С Москвы шел-таки на подмогу Адашев. У крепости Ям, в незапамятные времена новогородцами возведенной на излучине Луги, полки встретились, оба воеводы, скрепя сердце, поклонились друг дружке. В этой небольшой, но хорошо отстроенной твердыне, с крепкими каменными стенами, высокими башнями и новой каменной церковью, пришлось им задержаться на неделю – начались празднования Рождества Христова. Воеводы печаловались тому, что светлый праздник застал их в ратном походе, а не в златоглавой Москве, рядом с царем и семейством. Общность судьбы примирила ненадолго бояр, и оставшийся путь проделали они конь-о-конь. Все это время тягостные раздумья о судьбе Федора не оставляли Басманова. Он уже трижды пожалел, что напустился на мальчишку. Пусть бы оставался в Новогороде, только бы живой. Уж и сечень пришел – месяц лютых ветров и метелей, богатой добычи охотничьей и разгульных масленичных гуляний. Федька так любил зимние забавы, а вот сгинул. Знал бы воевода, что с сыном его разделяет только скованная черным льдом Нарва.

Через час Штаден уже похрапывал, укрывшись теплой шубой в небольшом верхнем покое, который выделил им нарвский наместник. Федору же было не до сна, глодало его чувство вины перед отцом и страх мнимого предательства. Тяжелая у батьки рука, а топоры у царя еще тяжелее. Но, что сделано, того не воротишь. Не хотел он ждать своего часу до седин – или пан, или пропал. Всю оставшуюся ночь придумывал сказку поубедительней. Чуял, не оставит его ливонец, жди лиха. Так и случилось.
Только заря занялась, допрос ему учинили. Что да как. О царе московском, о новых укреплениях, о силах ратных. Басманов все рассказал, густо мешая правду со лжою. Штаден толмачил, ибо слабоват еще Федор в чужеземных языках оказался. Отвечал молодой боярин спокойно, с почтением, благодарил хозяина за приют. Поверил ли ему наместник, нет ли, ничем не обнаружилось. Пригласил разделить стол с общиной рыцарской. Дружина, отощавшая на постных казенных хлебах, довольна была сытным угощением, а более хмельным подношением от московита, шумела и поднимала чаши за нежданного гостя. Он же был со всеми ласков, заговаривал по-ихнему, называл братьями. Штаден и тут был аки рыба в воде. Уже разведал все, искал путей дела свои поправить.
Однако к русскому фохт по-прежнему относился настороженно. Все выспрашивал да выведывал - у трезвого и у пьяного. Федор ругал царские порядки, насмехался над обычаями предков, называл всех бояр мужичьем сиволапым. Горячо убеждал рыцаря в желании своем поменять веру на истинную – католическую, а может со временем и обет святого братства принять. И снова проходят дни и недели – а все без толку. Деньги на исходе – ливонское рыцарство охотно кутило на московскую деньгу.
Нетерпеливый юноша уже почти отчаялся, все чаще он посматривал со «старого Германа» на мощные башни ивангородской крепости, где, словно муравьи, суетился служилый люд. Пронизывающий февральский ветер доносил колокольный звон, лязг оружейных кузен, ржание лошадей. И тогда сам дьявол ему помог. Сморгнув злые слезы, Федор сбежал по крутым ступеням вниз, и под долгим взглядом часовых, направился привычной дорожкой в ближний питейный дом. Но только ступил на скрипучий мосток, соединявший через замерзший ров нижний город с посадской частью, как внимание его привлекла парочка юродивых. С виду – обычные, в лохмотьях и веригах, но вели они себя странно – оглядывались, перешептывались, явно что-то вынюхивали. Более того, эти божьи люди оказались ему знакомы – то были отборные лазутчики Адашева. Федор вспомнил их по неудачному Крымскому походу. Это был первый раз, когда отец взял его с собой, но проявить себя молодому Басманову не представилось случая - потоптались на месте, кошт проели да разбрелись по своим землям.
Поддельные личины блаженных, завшивевшие бороды и сбитые в кровь босые ноги, не могли обмануть юношу, обладавшего острым зрением и памятью. Именно по их доносу государь приказал отступать, хотя Алексей Данилович, да и другие воеводы, были уверены в ратном фарте. Вот они-то теперича и помогут войти в доверие к ливонцам.

Глава 5
Первый грех.

От запаха терзаемой плоти, стонов жертвы, свиста кнута, едкого дыма факелов Федора охватило дикое неистовство. Он выхватил кнут из сильной руки ката и протянул по спине пытаемого. Удар получился неожиданно умелым – кровь брызнула из-под рассеченной кожи. Замах, еще удар и еще, алые капли летели ему на лицо, оставляя на губах пряную соль, только раззадоривая. Рыцарь не дерзнул прервать русского, завороженный его красотой зверя, обезумевшего в душном полумраке пыточной. Юноша остановился, только когда не осталось сил поднять тяжелый кнут. Он рухнул на скамью, зачерпнул ковшом из стоявшей здесь же бадьи со студеной водой и плеснул себе в лицо, потом жадно припал и пил, пил, сглатывая с каким-то глухим рычанием, довершая свое сходство с пардусом. Человек Адашева уже давно не подавал признаков жизни, он умер раньше, чем успел произнести хоть слово…. Однако Шнелленбергу не нужны уже были никакие проверки – он поверил этому сумасшедшему московиту раз и навсегда. С этого полуночного часа перед Басмановым открылись все тайны Нарвы.

Федор долго не мог уснуть, он вообще плохо спал здесь, и бессонница наложила фиолетовые тени на его веки, придавая облику задумчивую мрачность. Однако сейчас томили его не тягостные мысли о дальнейшей судьбе своей, а какое-то неведомое возбуждение. Изуверство, что совершил он несколько часов назад, пробудило в нем неведомые до сели страсти. Городские барышни разных сословий не раз оказывали ему знаки внимания, были здесь и промышлявшие непотребством крестьянки. Однако, устыдясь сих греховных исканий, как любой православный, воспитанный в воздержании и строгости, он не стал разыскивать Штадена, чтоб привел ему блудню, а довольствовался юношеским рукоблудием, грехом не менее зазорным, но тайным.

Через неделю он мог нарисовать план замка, расположение и оснащение арсенала с точностью картографа, но местонахождение казны Ордена было куда важнее, а ее в Нарве не было точно. Тогда он стал настаивать на встрече с Великим магистром.
-Хочу принять веру и стать истинным вашим братом во Христе – убеждал он фохта. Но тот колебался – очень уж напряженными стали отношения с Московией. Со стороны русских частенько случались дерзкие ночные вылазки, поджоги, грабежи, с противоположного берега слышались и откровенные угрозы. Привести в оплот магистра врага, да еще такого непредсказуемого. Хотя он все более и более попадал под очарование юноши, непонятно сочетавшего в себе медовую красу миннезингера с удалью и жестокостью прирожденного война.
Все снова решил случай. Прибыло последнее неудачное посольство Ордена, в том числе и барон фон Гинденбург – правая рука и казначей магистра. Рыцари, удрученные негостеприимством царя Московского, а более ухудшающимся положением Ордена из-за отказа в отсрочке платежа положенной дани, в мрачном молчании сидели за столом. Часу не будет, как пересекли они реку под насмешки и плевки московитов. Гинденбург только что с беспокойством наблюдавший снаряженную рать их под стенами Нарвы, теперь с неудовольствием оглядывал стол, который ломился от снеди и выпивки. Гарнизон разъелся, обленился и был вечно пьян.
-Приторговываешь чем, или деньги ссужаешь? – спросил он Шнелленберга, намекая, что живет Нарва не по средствам. Вояка хмыкнул, подкрутил усы и выложил все о новом перебежчике.
-Ну, ну, так царь московский всех людей подрастеряет, - сказал Гинденбург, выслушав восторженный рассказ фохта об источнике неожиданного благополучия, - Вели позвать, поглядим на него.
Однако только Федор вошел в обеденную залу, как недоброжелательный и настороженный настрой улетучился. «Хорош», - старый мошенник, сглотнул, дернув кадыком, - «аж в жар бросило!». Еще более чем внешность, поразило его то, что русский пересказывал свою легенду на божеском языке.
-Магистр должен его увидеть, московит сей может полезен быть Ордену.
Нарвский фохт склонился в почтительном поклоне, пряча презрительную усмешку: «Греховодник!»
На следующее же утро Федору подобрали и коня, и одежу - подсуетился вездесущий Штаден. Прихватили и его с собой - такой проныра везде сгодится. Ехали медленно, в ином месте лошади по брюхо увязали в снегах. Останавливались, где придется – в черных избах, в заброшенных овинах, а то и просто в поле, накрываясь рогожами. Гинденбург подарил русскому личную Библию, и Федор под руководством Штадена развлекал себя в пути чтением латыни. Он с удивлением узнал, что католики почитают святость Троицы и Пречистую Деву, поклоняются святым мощам и вовсе не кропят младенцев своих кровью. Впрочем, Федора быстро утомили теологические изыскания. В воздухе витало приближение весны, солнце выше поднималось в прозрачном небе, и беспечность юности брала свое. В окрестностях Дерпта стали чаще попадаться большие богатые села, и Федор с удовольствием разглядывал строения и улицы, а еще более пригожих и бесстыжих по русским меркам жительниц оных, которые привычно сплетничали на росстанях у колодцев.
Резиденция Великого магистра Ливонского Ордена находилась тогда в Дерпте – городе укрепленном и процветающем. Широкие его улицы полны были торговцев, рыцарей, студентов и прочей «разношерстной» публики. На холме возвышался величественный Домский собор, чья изящная двойная звонница служила городской доминантой уже более ста лет. Циферблат огромных часов, которые помимо времени показывали еще и фазы луны, был виден со всех ремесленных и торговых концов города. Богатые рынки удивляли изобилием всевозможных товаров, на каждой улице не счесть лавок, мастерских, просто разносчиков с лотками. Булочница, такая же аппетитная и румяная, как ее товар, протянула Федору сахарный кренделек. Он с улыбкой принял этот милый дар. При въезде на ратушную площадь им дорогу перегородила людская толпа. Пришлось спешиться, чтобы выяснить, что случилось.
-Комедианты, - сообщил, еле пробравшийся сквозь празднично разодетых людей, оруженосец Гинденбурга. Федор, любивший балаганные игрища, захотел задержаться здесь ненадолго. Посреди площади стоял небольшой фургончик, запряженный крепкой лохматой лошадкой. Перед ним, на грубосколоченном помосте трое шутов изображали фарс на библейскую тему. Их было всего трое – старик и два парня. Однако труппу составляли еще и четвероногие актеры – пара молодых волков и крупная рысь. Генрих, ни на шаг не отходивший от русского, и тут уже давал пояснения к действу. Басманов знал «пещное действо», что изображали в Новгородском соборе Святой Софии, видел «въезд на осляти» в Вербное воскресенье, но пародию на деяния святых, да еще с лесными тварями, ему еще не доводилось узрети. Подобное у стен митрополичьих было неможно и вообразить. Он протолкался в первые ряды и с детским любопытством смотрел разыгрываемое представление. Толпа взрывалась гоготом при самых непотребных шутках, что доносились со сцены. Досмотрев представление до конца, от души насмеявшись, Федор не поскупился и кинул подошедшему старику пару «новгородок». Тот, удивленный столь щедрым даром, долго рассматривал юношу. Его пронзительно голубые глаза под косматыми бровями словно хотели выведать самые потаенные мысли.
-Благодарствую, добрый господине, помогай тебе Боже, - по-русски произнес скоморох.
-Ты кто? – Федора удивило, что его немецкое платье не ввело старика в заблуждение, ведь прочих он благодарил на их языке.
-Называюсь я Арво Вельхонен, а это мои сыновья – Ристо и Лаури.
-Ты - чухонец?
-Да, господине, да добрый болярин. Благодарствуй, - старик поклонился и вскоре затерялся в толпе.
-Пойдем-ка, господа рыцари заждались тебя, - поторопил Штаден.
Федор, соглашаясь, поспешил продолжить прерванное путешествие, однако догадливость старика не давала ему покоя. В Новогороде жило много чухонцев. Были они хорошими ремесленниками, но более славились ведовством, умели заговаривать скотину, облегчать родовые муки, находили подземные родники. Однако чаще они брались творить темные чары. Вельхонен – колдун, кудесник, вот кем был на самом деле этот старик с такими молодыми глазами на старом обветренном лице.


Глава 6
Первое отступничество.

Магистр Иоганн Вильгельм фон Фюрстенберг был немолод, но крепок телом и духом. Массивная челюсть, орлиный нос, тяжелый взгляд стальных глаз выдавали натуру сильную, не привыкшую к поражениям. Ударом кулака мог сбить с ног бычка-двухлетка, гнул подковы, ломал в пальцах медяки. А уж хитер был, словно тысяча чертей. При нем Орден поправил свои дела, деньги в казну текли рекой, и не беда, что питающий эту реку источник был не всегда чист. Жестокий и расчетливый Фюрстенберг не гнушался любым промыслом для достижения своих целей – разве только не грабил на большой дороге – обирал подневольный народ, не платил налоги Престолу, драл неслыханный процент с должников. Любой проезжающий через подконтрольную ему территорию платил огромную пошлину. Будь то школяр, крестьянин или ремесленник – каждый вносил лепту в кованные железом сундуки ливонского ландмейстера. Ростовщичество, вымогательство, поддельные векселя, неправедный суд – вот каковы были методы нового магистра. Его предшественник, Генрих фон Гален, был стар и немощен, и армия Ордена стала при нем едва ли боеспособной, наемников - много, а талеров мало. Когда фон Фюрстенберга назначили коадьютером при магистре Галене, захватить реальную власть не составило труда. Новый хозяин сделал ставку на вербовку молодых рыцарей – обновил кровь. А заодно и подлатал обветшавшие стены своей резиденции, превратив ее из скромного монастырского обиталища в роскошные палаты языческого сатрапа. Но при нем структура Ордена стала стройной, четкой, подобной ровным рядам воинов, его строящих. Существенно укрепить ее помогло то, что он брал юношей, не отличающихся ни знатным происхождением, ни ученостью книжной, ни скромной богобоязненностью. От них требовалась только верность, беспрекословное подчинение и желание отдать Ордену всего себя. Ну а в том, что это здоровые, полные силы и жаждущие ратных викторий молодцы убеждались, только глянув на них.
Особый, ближний, охранный отряд магистра состоял из отборных юных красавцев – славных воинов и истинных апологетов истинно мужского братства. Хотя злые языки поговаривали, что сплотила их мерзость противоестественного греха, осквернявшая саму суть христианского рыцарства. Нет дыма без огня….
Начинал Фюрстенберг свое служение виночерпием, и это тоже было не случайно – должность эта исторически давалась властьимущими любимцам. И многое постиг Вильгельм в замке Ашераден под покровительством местного епископа. В отличие от мирных своих братьев во Христе – доминиканцев, бенедиктинцев, августинцев, коим также не чужды были пороки сластолюбия, магистр не увлекался мальчиками-певчими, с ангельскими лицами и изнеженными тщедушными телами. Только юные витязи, мужественные, отчаянные, готовые на подвиг самопожертвования влекли его. Вступая с ними в плотскую связь, он испытывал неистовый экстаз, словно энергия молодого тела наполняла его начинающие слабеть члены. Юноша же, боготворивший своего наставника, отдавал свою молодость и силу, ради обретения мудрости и откровения. Даже само грехопадение становилось в глазах новых адептов неким подобием приобщения святых тайн.
Вот в такую обстановку попал боярский сын, Федор Алексеевич. Весть о нежданном госте опередила их приезд на сутки – Гинденбург отрядил посыльного, а посему магистр встретил русского перебежчика радушно. Он поместил его в отличных покоях, этим же днем устроил праздник в честь нового брата, так он величал Федора. Штаден тоже, как земляк, ибо Фюрстенберг был родом из Вестфалии, пришелся ко двору как нельзя кстати. И хоть он и не горел желанием принять обеты Ордена, однако ему было позволено оставаться в замке.
Был и фейерверк, и веселая музыка, и много хмельных напитков. Федор сызнова повторил хорошо выученный урок. Магистр слушал с добродушной улыбкой и зорко следил, чтобы кубок гостя не пустовал. Кудрявый, в скромной одежде отрок подливал им сладкой греческой мальвазии.
-Словно громом меня поразило, как вошел я в храмину, что в Новогороде. Ангельское пение слышал, в золотом столбе явилась мне Дева Пречистая, и понял я, что нет иной веры истинной, кроме той, что от Святого Папского Престола исходит. Отныне защищать Святой Крест и дела его – вот мое великое желание.
-Похвально сие, - магистр крепкой рукой сжал плечо русского, привлекая его к себе, - вижу большую искренность в твоих желаниях. А посему не буду подвергать тебя искушению – через три дня примешь ты обряд крещения и займешь равное место среди достойных братьев.
Раздались одобряющие возгласы и здравицы, которые, однако, тут же стихли. В залу, шурша драгоценной мантией, вошел епископ Герман Вейланд. При его появлении все повскакивали с мест, и даже магистр приветствовал его поклоном.
-Это ли тот русский, о котором все только и говорят?
Федор поклонился земно, однако спина его осталась прямой, а взгляд вызывающим. Герман, приметив это, усмехнулся. Он был высок, широк в плечах, руки его были привычны к мечу и булаве, ибо он более хвалился воинской доблестью, нежели смиреной набожностью христианского пастора. Подойдя вплотную к Басманову, священник оказался с ним лицом к лицу.
-Храбрый витязь, отчаянный. Орден нуждается в добрых воинах. Но нужнее ему добрые христиане. Даю тебе две недели строго поста и усмирения плоти. Молись, очисти помыслы. А ты, - палец епископа ткнул в воздух, выискивая Генриха Штадена, - ты при нем неотлучно будь.
Вкушая два раза в день лишь грубый хлеб и воду, Федор стоял на коленях, а то и лежал ничком на каменных плитах собора. Штаден громко читал Часослов, время от времени прихлебывая пиво и заедая его порядочным ломтем окорока. Басманов, стиснув зубы, терпел это унижение. И ночь, почти без сна, проводил он под темными сводами, в полной тишине. Только потрескивали и мерцали свечи на алтаре Георгия Победоносца – покровителя рыцарства и рыцарских походов. Что ж, и в Московии сей славный муж почитаем войском. Русский крестился, бил земные поклоны, повторял слова молитвы – просил у святого защитника помощи в задуманном. Свой крест и ладанку, благословение материнское, он снял заблаговременно, завернул в платок и отдал спрятать Штадену.
-Головой отвечаешь, друже. Пропадет – с живого с тебя шкуру спущу!
Штаден только кивнул, да прибрал узелок подальше – он успел уже изучить бешеный нрав московита.
В воскресенье, едва забрезжил рассвет, два молодых оруженосца проводили Федора в купальню – совершить омовения в знак начала новой жизни. Юноша не ощущал обжигающего холода воды – горел весь как в лихорадке.
-Господи, прости, грех-то какой…, - шептали пересохшие губы.
-Пора, пора Феодор Лексеич, - поторопил Генрих, - дай-ка подсоблю.
И он помог русскому обсушиться и одеться. Заметив, что тот дрожит как в ознобе, предложил: «Прими, вот, для храбрости, великой беды в том не будет».
Федор послушно приоткрыл губы, позволив Штадену напоить себя водкой из походной сулейки. Сразу стало спокойнее, теплее.
Обряд посвящения в рыцари предваряло крещение. В восточном приделе, под сенью статуи Пресвятой Девы Марии, приготовили для такого случая напольную купель. Федор, спокойный в своей решимости, вошел в костел, облаченный в широкие неподпоясанные одежды, как символ тех свобод, коими он пользовался ранее. Скинув легкие ткани на пол, ступил в круг мраморной чаши. Опустив низко голову, так что длинные волосы закрыли его пылающее лицо, он сложил руки в искренней молитве. Утренние лучи золотом брызнули через стрельчатые окна, омывая светом бледное исхудавшее тело.
Епископ в праздничных ризах занял место на возвышение. За спиной новообращенного выстроились братья-рыцари во главе с магистром. В доспехах и плащах, с торжественно-просветленными лицами, они, повинуясь знаку епископа, запели символ Веры.
«Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae...» - зазвучали молодые сильные голоса.
-Отрекаешься ли от Сатаны? – вопрошал епископ.
-Отрекаюсь! – отвечал за русского Генрих Штаден.
-Веруешь ли в пресвятую Троицу?
-Верую!
Вейланд зачерпнул святой воды и, окропив ею юношу, произнес: «Брат мой, я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа!»
После миропомазания, Штаден, как восприемник от купели, помог Федору надеть рыцарский наряд – простую полотняную рубашку, узкие порты из мягкой замши, куртку грубого сукна, высокие, подкованные медью сапоги, и белоснежный плащ с черным крестом. Никаких украшений, никаких отличий.
Федор стал на колени перед епископом, магистр Фюрстенберг вручил ему зажженную свечу.
-Отныне ты – сын света во Христе. Клянешься ли иметь попечение о сиротах, о бездомных, обо всех беспомощных и скорбящих?
-Клянусь!
Тогда магистр вложил юноше в руки обнаженный меч, которым он должен был защищать сирых и бедных, и разить врагов веры. И достав из ножен свой клинок, трижды ударил посвящаемого по плечу.
-Это последний удар оружия, что ты можешь получить, брат мой.
-Аминь, - едино произнесли рыцари.
Епископ Вейланд прошел в пресвитерий, где, сменив одеяние на еще более дорогое, служил торжественную обедню, а после дал Федору приобщиться Святых Даров. И тягучее пряное вино растворило пресную облатку, так сладость греховная прельщает нас более безвкусной безгрешной обыденности.
Но и на сем обряд не закончился. Предстояло еще держать ответ магистру, будет ли он повиноваться воли его, не состоит ли в браке или в прелюбодейственной связи с женщиной, не имеет ли долгов. На все вопросы были даны правильные ответы. И тогда, положив десницу свою, на молитвенник, новообращенный рыцарь поклялся Святым Михаилом и Святым Георгием хранить честь Ордена, соблюдать его устав. И в знак послушания отнес по приказу епископа тяжелый фолиант к алтарю, и сто пятьдесят раз подряд прочел вслух «Отче наш».
-Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen, - с трудом давались ему слова чужого языка.
Наконец епископ произнес заключительную фразу церемонии, и это было суровое наставление: «Жестоко ошибаешься, ежели думаешь жить у нас спокойно и весело; наш устав – когда хочешь есть, то должен поститься; когда хочешь поститься, тогда должен есть; когда хочешь идти спать, должен бодрствовать; когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для Ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры, и в награду за это Орден даст тебе хлеб, воду да рубище».
Он осенил Федора крестным знамением и степенно удалился в ризницу, сопровождаемый прислужниками-димидиусами в серых накидках. Рыцари же, окружив русского, подходили к нему с поздравлениями, и каждый троекратно целовал его, как нового брата и друга.
Часы пробили два пополудни, когда Басманову разрешили удалиться в новую келью, отведенную ему как равноправному члену братства, где он и упал без сил на жесткую лежанку. Голова кружилась, страх пережитого мерк перед ужасом грядущего. Он и не заметил, как уснул.
Уже совсем вечерело, когда Генрих разбудил его.
-Вставай! Магистр желает отметить твое посвящение.
-Пошел к черту! – Федору хотелось одного – спать и ни о чем не думать. Но Штаден был настойчив.
-Не гневи магистра, мы тут гости случайные.
Басманов сел, по-детски кулаками потер глаза.
-Умыться принеси, да и свету поболе, - как слуге велел немцу. Не прекословя, тот подал воды, чистый рушник, гребень. Зажег пару свечей в тяжелом шандале. Федор приложил мокрое полотенце к лицу, потом отер шею, руки. Расчесал спутанные волосы, пальцем закручивая их крупными локонами. Покусал губы, возвращая им яркость.
-Ну, хорош? – спросил у Штадена, встав над ним, подбоченясь и надменно выпятив подбородок.
Тот не спешил с ответом, только усмехнулся как-то недобро.
-Ты мне, Федор Лексеич, вроде теперь как крестный сын, так вот я тебя поостеречь хочу. Про магистра разное говорят - скаредное, греховное. Вона, даже обстричь тебя не велел, а ведь рыцари все стрижены. Можа лгут, кто знает. Но лучше б тебе рябым али кривоватым быть….
-Что болтаешь?! Веди, а то беды накличешь.
В большом, ярко освещенном зале вовсю шло пиршество. Слуги-динеры беспрестанно вносили тяжеленные блюда с мясом и пирогами, из огромных жбанов рекой лилось вино. Место по правую руку магистра пустовало, туда и проводил русского Штаден, сам же скромно уселся в конце стола.
-Вот брат наш во Христе, выпьем же за его здравие, чтоб рука его не дрогнула, и сердце не отворотилось от заветов священного единства! – громко произнес магистр Фюрстенберг, поднимая огромный серебряный кубок. Молодые рыцари, хмельные, развязные, отнюдь не скромники-монахи, с выкриками и смехом охотно предались новым возлияниям и обжорству.
Басманов глотнул предложенного вина, и закашлялся от его крепости, невольные слезы брызнули из глаз.
-Привыкнешь, поешь лучше, - успокоил магистр, подвигая ближе к юноше тарель с дымящимся жарким. Федор вдруг понял, что испытывает зверский голод, и набросился на еду с постыдной поспешностью. Больше десяти дней поста и бессонницы истощили его и телесно, и духовно. Магистр взирал на него с отеческой улыбкой, кивал одобряюще.
-Эссен, кушать, - предлагал разные яства.
Ранее виденный кудрявый отрок прислуживал им, только теперь его наряд был роскошен – атлас, парча, берет с перьями, все это усыпано драгоценностями. Он смотрелся павлином средь черно-белых рыцарей.
Вскоре Федор был сыт и пьян, приятная ленивая истома разлилась по телу, он почти забыл о предостережении Штадена.
-Что ж епископ меня пугал – мол, только хлеб да вода?! Не бедствуют братья, а дань московитам не платят.
Магистр рассмеялся при сих словах, со стуком, расплескивая красное и густое как кровь вино, сдвинул вновь наполненные чаши.
-Умный ты - мне то любо! Выпьем.
Федька выпил в три глотка, почти уже не чувствуя хмельной силы напитка, опрокинул кубок на стол и откинулся на спинку кресла. В голове шумело, душа требовала разгула. Как некстати встретился взглядом с Генрихом, который погрозил пальцем, а потом как ни в чем не бывало, вернулся к сочной оленине. Федор с раздражением отвернулся.
-Мастер, ведь ноне Орден не спешит ни воевать, ни молиться. Чем же живете?
-Вольно кому ожидать второго пришествия, да уходить вглубь лесов да болот, коими страна твоя окружена?! Нет, мы торговлей живем, деньги ссужаем и своего не отдадим. Святое Писание – сборник красивых поучительных сказок, и никакого они отношения к целям Ордена не имеют. Посмотри на них, - магистр указал на веселившихся рыцарей, - у многих на столе не было ничего кроме черной похлебки да черствой корки, а теперь они едят досыта, пьют сверх меры, ездят на хороших скакунах и здесь, в Дерпте, они - князья. И за все это плата ничтожная – жизнь и душа, - при сих словах магистр обнял юношу за шею и зашептал в самое ухо, - есть тайны, доступные только избранным, есть Высший Разум, и он делит мир перед нами на перекрестки и двери. Он может подсказать, какую дверь открыть тяжело, но это ведет к спасению, или приятно, но это ведет к гибели. Ведь именно на жизненных распутьях, при входе в очередные двери нашей судьбы Разум поджидает нас, предлагая решения. Нужно научиться разумению Истины, которое принесет благо — жизнь в вечном и бесконечном мире.
Дыхание его щекотало, вызывая неизъяснимую тоску, как тогда в Нарве.
-Желаешь ли познать сокрытое?
-Да, - помимо воли своей ответил Федор.
И тогда два молодых рыцаря, что сидели поблизости, и, казалось, были молчаливей и трезвей других, взяли его под руки и увлекли прочь из залы.
Штаден посмотрел им вслед, горестно покачал головой и щедро плеснул себе коммандарии.
-Ein trauriges Los…. (Печальная судьба нем.)