Проба пера.

[LindaKoi]

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Предупреждение: много шаблонов, исторических неточностей и откровенной отсебятины.

Глава 1
На Москву!

Недавно отстроенная церковь сияла белизной, похожая на праздничную свечу. Государь особо почитал Никиту Великомученика, видя в удачном завершении казанского похода его святое заступничество. И Басманов, как герой, заслуженно удостоился высокой чести – мастера, что по приказу царя в камне возводили главный храм Никитского монастыря в Переславле, поучаствовали и в украшательстве его вотчинного храма. Еще велись работы, росписи «зело чюдные и благолепные» покрывали только одесную сторону, да алтарную часть, остальное было только намечено. Но и в этих набросках виделась уверенная рука первейших богомазов. Храм освятил сам архиепископ Ростовский - Никандр, повелев и далее быть роду Басмановых защитниками Православия от басурман. Все это должно было служить символом успеха и возвышения семьи.
Отстояв обедню, Алексей Данилович поспешил в имение и велел позвать к себе сына. Тот, оставив возню с кметями, немедля явился на зов батюшки, с сыновним почтением поцеловал отцову руку. Не удержался, прихвастнул последним навыком.
-Бать, а знаешь – басурманский лук лучче нашего, дальнее бьет, да и прицельнее.
Алексей с улыбкой потрепал сына по непокорным вихрам. Рослый, стройный, с нежным загаром на безусом лице, Федор был еще почти мальчишкой. Однако, внешность обманчива, с ранних лет он стал заводилой в шумных ватагах сверстников, дрался до крови, сигал с обрыва в ледяную стремнину реки, без седла, по-татарски, объезжал горячих жеребцов. Год назад с одной рогатиной завалил своего первого медведя, а уж волков да рысей добыл несчитано. Не брезговал и чарку-другую опрокинуть, крепким словцом мог припечатать не хуже сабли.
-Пятнадцать годков тебе, не дитя малое. Кому, как не тебе дело мое переимати. Да и бояр, что познатнее, пора потеснить. Зады-то в Думе отрастили, а дело не правят. Они знать родовитая, а мы – служилая. Нам и к царю быть ближе.
Федор, до того знавший лишь свое родное Елизарово да окрест, росший в обстановке бедной, омраченной сомнительным происхождением родителя, был готов на все, лишь бы выбиться в люди. Почти неграмотный, водившийся с простым мужичьем, но дьявольски храбрый, по натуре авантюрный и честолюбивый, лихой наездник, удачливый ловчий, он воспринял вызов на Москву как нечаянный подарок. Жаждал и славы воинской, и наград царских, а всего более власти и богатства. Сам отец, несмотря на былую знатность рода, только после тридцати стал тысячником. Отличившись при взятии Казани, где выручил из окружения знаменитого Воротынского, был поставлен царем третьим воеводой. Спустя три года, при Судбищах, несколько дней держал оборону от крымцев, личной отвагой вдохновляя малочисленных ратников. Подвиги Басманова не остались незамеченными царем. Чин окольничего, деньги, земли – все словно из рога изобилия посыпалось на воеводу, не слишком удачливого до сей поры. Следовало закрепить свой успех и завоевать любовь и покровительство царя. Единую надежду возлагал он на первенца. Младший, Петр, мал еще и здоровьем слаб. Все молился, да по слогам читал святцы. Федор презрительно дразнил его блаженным и чернецом. А более не дал им Бог детишек, Алексей на службе государевой жизнью рисковал, дома бывал редко.
Сборы оказались недолгими – Федор только попросил благословения материнского. Кто видел мать, у того не возникало сомнений, в кого удался сын. Евпраксея только еще шагнула к четвертому десятку, выглядела моложаво – розовые щеки, губы – малина, черные густые брови. Под бабьим убором свернулись змеями густые косы, под тяжелой парчой томилась высокая грудь. Рано поседевший и раздобревший Алексей казался отцом ее, а не мужем. Роду небогатого она, сирота, нынче мужем заласканная, властно правила своим мирком, коего господин все более пропадал на службе ратной. Не по слухам знала она и злобу людскую, и доброту, а потому не был для Федора пустым совет матушки. Выгнав девок из горницы, упал на колени перед матерью: «Благослови на удачу!»
Обхватив нежными руками голову драгоценного сына, долго вглядывалась в любимые черты, в ясные очи. Привыкла не бояться за него, верила в колдовской заговор, что наложила старая ведунья-татарка еще во младенчестве. А тут как-то тревожно стало, нехорошо захолонуло в груди.
«На все воля Божья, сыночек! Не пустить не могу, молю только живи с опаской да с оглядкой. Не доверяй людям, говори мало, больше слушай. От вражьей стрелы спасешься, от взгляда завистливого оберега нет. Да и искуситель, терпеть ему муки вечные, силу великую может над тобой взять! Боюсь, сам себя загубишь…». С тихим вдохом поцеловала сына в лоб и, снявши с себя почерневший образок Богородицы, на него надела.
Вскочил Федор на ноги резвые, выкрикнул запальчиво: «Не погублю, а прославлю род наш. Увидишь, заговорят еще о Басмановых!». И хоть клеймом горел на челе поцелуй материнский, а слова ее прощальные жгли сердце, отринул Федор сомнения, и, пнув коня в бока сытые, помчался галопом навстречу судьбе своей.


Глава 2
Царь!

Деловой азарт охватывал Иоанна с раннего утра. На глазах желтеющие березы, тоскливо кричащие журавлиные стаи и студеный заморозный воздух – вот и осенняя пора пришла. Самая счастливая в его жизни. И воинская удача сопутствовала, и в прочих делах государственных успех, два сына подрастают, и снова жена благополучно разродилась – все хорошо. Вот и теперь сидел он над грамотками – депешами и челобитными, разбирая нужды людские и положение на дальних заставах. Неспокойно на границах – и ливонцы голову поднимают, и Дивлет-Гирей все не уймется.
-Ну, да сие поправимо – вот изведу всю измену, пожгу гнезда осиные непокорных бояр, и поведу новое войско государство мое укреплять.
-Эх, на ловлю что ль съездить, али другую какую потеху устроить, - царь потянулся, сладко зевнул, прошелся по светелке – размять ноги. С грохотом повскакали дьяки с мест. Вышел в сени. Дежурный гридень с поклоном шагнул навстречу. Иоанн отмахнулся только. Стал у окна приоткрытого. Шумела Москва. Торговый да работный люд в трудах пребывал. Стрельцы переругивались меж собой, мычала, блеяла скотина. И лаская ухо царское, раздавался дружный стук плотницких топоров – то … нет, не виселицы да дыбы сколачивали, а новый стольный град отстраивали, взамен загубленного страшным пожарищем.
Он любил подслушивать, с детства заимел такую привычку. Не из любопытства, из осторожности. Памятуя изречение латынское «кто предупрежден, тот вооружен». И подсматривать любил. Забранное в частый свинцовый переплет слюдяное окошко пропускало мало света, царь толкнул его и выглянул вниз. У ближнего заслона спешивались всадники – по одежде дети боярские, не из первых. Один – плотный, осанистый, в бороде ранняя седина блестит, неохотно отдавал тяжелую саблю подошедшему дозорному. Другой – совсем еще отрок. Сорвал шапку, комкает ее в руках, и ветер треплет русые, позолотой горящие на солнце кудри. Иоанн сощурил глаза, от бумажной волокиты слепнуть стал.
-Ишь, а старшой-то ровно медведь. Супиться, шапки перед Димитрием не ломает, - вслух заметил царь.
Стукнула внизу дверь, раздались бойкие шаги, и Дмитрий Плещеев взошел, склоняясь, в горницу.
-Басманов Алексей, воевода, челом бьет твоей царской милости. С сыном он.
-Что ж, - Иоанн всунул руки в поданный гриднем верхний кафтан, - Дальняя родня тебе, я чаю. Веди их в Среднюю палату.
-Батя, смотри, как размалевано, - Федор дергал отца за рукав, в восхищении рассматривая изобилующую золотом роспись на стенах и сводчатом потолке малого парадного зала. Добродетели и пороки представлялись в образе дев чистых и женок блудливых, соседствуя с привычными образами святых. Над входом, пред которым каждый низко кланялся, парил ангел, осеняя входящего. А по правую руку от царского места был изображен сам молодой самодержец со скипетром и державою, благословляемый Спасителем, в окружении видных вельмож, покоривших с государем Казань и Астрахань. Все это великолепное убранство и дало сей малой палате второе название – Золотая.
Прибывшие невольно засмотрелись, залюбовались. Сапоги их пыльные тонули в высоковорсных басурманских коврах, обитые рубленым бархатом скамьи манили присесть после многочасовой утомительной скачки.
-Ой, ты глянь какое стекло.
В простенке висело венецейской работы зерцало, в коем отражалась вся обстановка.
Федор по-детски засмеялся, рассматривая себя и корча рожи.
-Дура! – нахмурился старший Басманов, - это ж царские хоромы. Не гоже ходить тут рот раззявивши!
Юноша напустил тотчас серьезный вид, и встал за отцом, потупив очи.
Распахнулись двери, и стремительно вошел государь. За ним немногочисленная, ближняя Дума. Алексей и, вслед Федор, пали на колени.
-По приказу твоему, раб твой – Олешка.
Государь сел в резное креслице, на спинке которого распростер крылья византийский двуглавый орел.
-Встань, воевода.
Помедлив, Басманов встал. Федор из-за широкой спины отца во все гляделки смотрел на царя, о котором уже тогда ходили слухи – грозен вельми, но велик. И верно – велик царь. И ростом вышел, и статью. Высокий лоб, морщина от государственных тягот меж бровей пролегла, а глаза – пронзительные, в самое нутро глядят. Глянул прямо в них Федор, сжалось все внутри, но взгляда не отвел. Не робкого десятка был сын воеводы. Иоанн отметил эту прямоту, граничащую с дерзостью. И чуть заметно усмехнулся. Только переложил свой унизанный жемчугом посох из правой руки в левую, и дал знак приблизиться.
-Ну, хвастай, Басманов. Что опять удумал?
-Я, осударь, простой человек, служилый. Мне бахвалиться не пристало. А попробовать вот что стоит – мы у пищали горло шире отольем, и заряд двойной заложим, ядры укрупним. И тогда крепость ливонскую в два счета возьмем. Про то и у литейщиков иноземных поспрошай.
-Хм, - Иоанн задумался, - Коли расчет правильный, так зело верны твои слова. Погодя мне все подробнее изложишь. Я смотрю, не один ко мне заявился.
-Сын мой, Федька. Увязался за мной, хуже хвоста. Дозволь, батька, царю поклониться, авось к службе какой пригожусь. Дурной еще…, - Алексей гордился своим ловким сноровистым сыном, уже отличавшимся какой-то беспечной удалью. И очень надеялся на хорошее для него назначение.
-Поглядим на отрока. На что и сгодится.
И он не без удовольствия окинул взглядом ладную фигуру юноши. Федор склонился в поясном поклоне. Батька толкнул его локтем, побуждая снова преклонить колена.
Иван дозволил подняться, улыбнулся дружески.
-Пятнадцать-то сравнялось тебе? – спросил ласково.
-Шестнадцатый пошел, великий государь, - голос отрока дрожал слегка, но смотрел он так же прямо и смело.
-Хорошо, будет отцу помощник. Имею мыслишку тебя, Алексей Данилыч, наместником в Новогороде утвердить, бери войска, да готовься Нарову-крепость брать.
-Благодарствуй за честь великую, осударь. Рады животы свои за тебя положить, вот токмо…, - Басманов-старший замялся.
-Ну, говори, говори смело, не прогневаюсь.
-Токмо казны бы надо, хочу привлечь людишек, наймитов из немцев. Есть отчаянные молодчики, за деньгу зубами будут рвать любого.
Адашев, за спиной царя, кашлянул в кулак. Иоанн быстро оглянулся, поморщился. Корыстен был воевода сверх меры, но верен. А посему велел отписать ему кормление из новгородских доходов.
-Жалую тебе также звание боярское, дабы уважение перед сим вольным народом ты имел.
С тем и отпустил.
На Москве остановились у Плещеевых. Дмитрий Михайлович, как первейший в роду, принял их вежливо, но без родственной теплоты, всем видом своим давая понять, что Алексей не ровня ему. Басмановы терпели, копили обиду, но со двора не съезжали, ждали весточки из дворца. И дождались. В канун Покрова Пресвятой Богородицы прибыло посольство, звать Алексея к государю. 20 человек верховых, с ними стрелецкий голова в парадных одеждах. Да с ними старшие подьячие Поместного и Разрядного приказов, да стряпчий с платьем. Все спешились и подьячий Разрядного приказа объявил: «Великий государь царь и великий князь Иван Васильевич, всея Руси самодержец, повелел, и бояре приговорили жаловать тебя, Алесей сын Данилов Басманов-Плещеев чином боярина, да платьем парчовым на соболях, да конем царской конюшни в полном уборе». С этими словами стряпчий подал воеводе богатое одеяние, а стрельцы подвели прекрасно убранную белую лошадь, покрытую золотой парчой. Вместо поводьев были серебряные цепи, издававшие при каждом движении мелодичный звон. Обрядившись в шубу и сев на дареного коня, Алексей, провожаемый плохо скрываемыми завистливыми взглядами старшей родни, отправился на царский пир, следовавший за высоким назначением. Федор же, по малолетству, зван не был, и поэтому долго смотрел вслед медленно удалявшемуся выезду, лелея надежду, что и его когда-нибудь ждут такие почести.


Глава 3
Первый немец или Господин Великий Новгород.

Новгород ошеломил Федора даже по сравнению с Москвой. Богатый город, церквей, торжищ, палат белокаменных не счесть. Чистые замощенные улицы, имущие жители, женщины, в роскошных нарядах смело разгуливающие, смеющиеся, нахально сверкая зубами, громко торговавшиеся. В широкой гавани – заморские суда, там и сям иноземная речь, диковинные товары. Все это так потрясло отрока из залесского захолустья, что он с головой окунулся в омут новых развлечений, наверстывая упущенное. Басманов, как наместник, обязан был обеспечивать порядок, оборону, сбор податей, а также править суд. В Новогороде, помимо наместника и его тиунов, выбиралось 48 целовальников, как пережиток прежних вольностей. Для порядку они должны были охранять справедливость, но на деле только решали все вопросы в пользу самых богатых людей города. Хитрые купцы шли к не особо щепетильному воеводе со щедрыми приношениями - пушнина, оружие, изукрашенное самоцветами, иконы византийского письма в дорогих окладах. Вотчинники откупались взятками, чтобы не брали посошных людей на войну. Даже при жребии пищальников, что должна была выставлять каждая волость на государеву службу, ухватистый наместник умудрялся соблюсти свои интересы. Алексей ничего не жалел, балуя любимого сына, пробуждая в нем раньше времени боярскую кичливость и вседозволенность.
Приучился тогда же Федор и к винам фряжским, и к благовониям арапским. На манер польской шляхты волос не стриг, бороду, напротив, брил, правда она и не росла у него почти. Полюбил яркие, отделанные куницами и рысями кунтуши, высокие шапки с перьями павьими. Свел знакомства с сомнительными личностями, приятными ему беззаботностью да веселостью. Отец ворчал, не одобряя сих перемен, но не препятствовал, пусть, мол, бесится, пока молоденек.
Среди первых его приятелей стал Генрих Штаден. Вестфальский немец, обедневший бюргер хорошего рода, приехавший по торговым делам к брату в Любек, а позже посланный в Ганзейскую контору в Новогороде. Он уже неплохо знал русский язык, обычаи, разбирался в торговом и винокуренном ремесле.
Так и познакомились – в лабазе. Отец пожелал быстрее оброк сбыть, что из кормовых земель прислали, так Федор самолично за это взялся, дабы деньгами от родителя не зависеть. Торговались не долго – Басманов настоящей цены не знал, только бы развязаться. С барышей повел его Штаден в немецкий кабак.
Немец был весел, развязен, хлопал юного боярина по плечу, дружески толкал локтем, все лез со здравицами. На Федора посматривали с любопытством, но без злобы.
-Хочу тебя пытать, трудно ли языцам научаться? – юноша попал под очарование иноземной культуры, и этот купец, немногим старше его самого, располагал к откровениям.
-Ха, не столь уж и мудрена наука. Иные бабы гулящие выучиваются, - немец заговорщицки подмигнул.
-Ну, уж, - фыркнул Федька, уткнувшись в полупустую кружку.
С той поры повелась меж ними дружба. Федор брал его среди верных людей с собой - податей требовать, ведь зачастую незваными являлись, могли и вилами встретить, и псов спустить. Младший Басманов мотался по казенным деревням, отбирая людишек, кошт, тягловых лошадей. Добро свозилось в наместничьи палаты, где велся строгий учет государевой казне, однако немало ее оседало в сундуках боярина, перепадало по крохам и Штадену. Как-то новый знакомец позвал Федора на католическую мессу в храм святого Петра. Движимый дерзкой любознательностью, юноша прослушал службу, и, найдя в ней превеликое сходство с православным обрядом, был немало удивлен. Особенно врезалось ему в память благозвучное многоголосие юных отроков, и суровые лица братьев-рыцарей Ливонского ордена, остановившихся на Ганзейском подворье. Иоанн отказал ливонским послам в приеме и торговых поблажках. И теперь возвращались они к своему магистру в угрюмом настроении. Вот тогда и засела в голове у Федора одна шальная задумка, которую он даже шепотом произнесть побоялся бы. Всего лишь попросил Штадена найти ему учителя. Генрих же, которого поначалу почтенный родитель готовил к духовной карьере, будучи сам к языкам вельми способным, опробовал себя на поприще наставника. И с прибытком. С измальства книжным учением не мученный, дворянский недоросль впитывал иноземные слова как сухая степь редкий ливень, постиг кое-как и грамоту. Расплачиваясь мехами, прочей рухлядью, покровительством своим. Штаден все в оборот пускал, предприимчивый малый оказался. Уже и лавчонку открыл - зелейную, ростовщичеством понемногу промышлял. Летели дни, недели, складывались в месяцы. Так минул год.
Зима выдалась суровая, снег валил, завывала волком вьюга. Басманов-старший, мерявший шагами просторную горницу, был мрачнее тучи. Вылазки на крайние западные рубежи показали – силен пока Ливонский орден. Крепостями ощетинился – не подскочишь на хромой кобыле. К тому же Литва, зарится туда же, море Свейское под свою руку взять. Жигимонт, князь Литовский в Кракове мощь копил. Как бы рыцарям на подмогу не пришел.
Довольства людям не хватало, роптать начали. Воеводы же – Глинский да Захарьин, все надеялись лишь побряцать оружием, да дань в 60 тысяч талеров стрясти. Адашев – высоко взлетевший - в ту же дуду дует. Самого государя приказов не слушают, в ратном деле ему не потворствуют. Окружат крепостишку иную малыми числом и пытаются измором взять. А Дума противится слать в Ливонию главное войско. Крымцев боялись. Силы на юг стягивали. Нет, надо рать собирать посурьезнее своими силами. Да маршем единым двинуться, задушить врага со всех концов. Вытрясать из вотчинников деньгами, медью на пушки. А которые противиться будут - в сердцах бухнул кулаком по столу: «Всех бы их…».
Скрипнула дверь, в кованых светцах затрепетали от сквозняка лучины – Федор, румяный с мороза, а более от вина, ввалился в покой. Скинул богатую, куничью, шубу, сел на лавку, позевывая.
«Ишь, даже не перекрестился, совсем лопарем стал» - с неудовольствием заметил Алексей.
-На Ивангород идем, - сообщил он сыну.
Новый порт, московскими государями заложенный, пустовал прискорбно. Суда торговые не допускались в него рыцарями. С аглицкими купцами давно условия подписаны, а не единый корабль не причалил к россейской пристани. Хитрые же ливонцы с высокого берега Наровы-реки поглядывали да посмеивались.
-Воля твоя, тятенька, токмо у меня свои виды. Не поеду я за тобой.
-Ты что это, ополоумел али пьян? Много, Федька, свободы ноне взял. Я пока твой отец, что прикажу, то и выполнишь.
Неожиданно озлобившись, младший Басманов вскочил на ноги.
-Сам - пес, и из меня пса выпестовать хочешь?! На Москве от нас носы воротят, с ними и не зарься на одну лавку сесть. Ты хоть и боярин, а меня по разряду у третьего саадака определил, ниже князя Ивана Лыкова! Мне сие невместно. Да и какой он князь, сором один. У меня конь со сбруей ценнее того князя будет.
Хоть и любил воевода сына, а поучить-то надобно. Таких оплеух отвесил, что кровь из разбитого носу брызнула на дорогой кафтан.
-А не опомнишься, велю плетями вразумить. Ступай, умойся да проспись, по утру выступаем.
-Прости, батюшка. Покорствую.
Федор припал к руке, ударившей его, однако в глазах, сверкнувших злыми льдинками, затаилось упрямство. Толкнул дверь, выбежал прочь. Алексей с запоздалым раскаянием потер десницу, окровяненную сыном.
Горяч был Федька, в тот же час, в одном худом тулупе, на взмыленном жеребце умчался в ночь – к вестфальцу.
-Все пьянствуешь? – с порога накинулся он на приятеля, - А того не ведаешь, что скоро все ваши зелейные да кружала поприжмут, а немчинов всех вырежут.
Мгновенно отрезвившись, бледный Генрих первым делом кинулся к заветному сундучку – закладные да талеры спасать. Русин лишь скривился презрительно, глядя на сии торгашеские метания. С тяжелым звоном швырнул на стол кожаный кошель.
-Возьми и слушай.