Так, навеяно весной...

Страдал душевно наш ИВ, мучался, терзался. Вот ведь она какая, оказывается, сука-любовь!
(опять стишата, на сей раз с камуфлетом )

ОБРЕЧЕННОСТЬ

Фобия ты моя, мания,
краса ты моя ненаглядная,
Единым дышу дыханием
с тобою, боль плотоядная.

Доколе мне быть рабом твоим,
отпустишь ли душу грешную?
О Господи, я живу лишь с ним,
других только жгу да вешаю…

Рубежи перешел я давно уже,
без осады сдал свои крепости.
Больше мерина стал послушен вожже,
любовной этой свирепости.

Асмодей породил тебя, Астарот,
даже Молох жевал, да и выблевал.
Секирой улыбки кривится рот,
а озера-глаза незыблемы!

Может, проклят я был от начала веков,
и теперь ты вменен наказанием?!
Аспидным гадом, заползшим в альков,
отравившим порочным лобзанием.

Набатом бухает сердце в груди,
четки в пальцах – спасение.
Огнем опали или льдом застуди,
со смертью придет воскресение.

Выпил я сладкую чашу до дна –
ядом она оказалась полна….

@темы: Слэш, Стихи, Федор Басманов

---

Полезная хронология.

Хорошо писать коротенькие стори на заданные темы, а вот в долгом повествовании как-то увязаешь, и сам забываешь что там да как. Надо сделать себе напоминалку:




Пролог. Немного о прошлом и настоящем.
www.diary.ru/~LindaKoi/p161818175.htm

Глава 1. На Москву! Глава 2. Царь! Глава 3. Первый немец или Господин Великий Новгород.
www.diary.ru/~LindaKoi/p162582217.htm

Глава 4. Побег. Глава 5. Первый грех. Глава 6. Первое отступничество.
www.diary.ru/~LindaKoi/p162697129.htm

Глава 7. Новое грехопадение. Глава 8. Братья-волки.
www.diary.ru/~LindaKoi/p162763222.htm

Глава 9. Ворожба.
www.diary.ru/~LindaKoi/p163296992.htm

Глава 10. В стан врага.
www.diary.ru/~LindaKoi/p166134847.htm

Глава 11. По мосточку да над пропастью.
www.diary.ru/~LindaKoi/p166814820.htm

Глава 12. Первое влечение.
www.diary.ru/~LindaKoi/p166903524.htm

Глава 13. Тяжело в ученье, легко в бою.
www.diary.ru/~LindaKoi/p167379046.htm

Глава 14. Первый закадычный враг.
www.diary.ru/~LindaKoi/p167470554.htm

Да, пока немного, но будем работать!))

@настроение: Рабочее.

@темы: Слэш, Федор Басманов, Опричнина, КС, ИГ и прочее, Чтобы не забыть!

---

ЗИМНЯЯ НОЧЬ.

Мысль, скованная рифмами…

"-Пусть у тебя на сердце, тут,
Играет этот изумруд,
А этот жемчуг дорогой
Я к уху приколю серьгой.
-Ну, а рубин?
-Уже поблек,
Перед румянцем твоих щек!"

Гёте. «Фауст»


Как мудро подмечено в одном мульте: «Берешь у классика – берешь у народа, берешь у народа – берешь у себя. Кто-то скажет - плагиат, я говорю – традиция!»

Подражая Б. Пастернаку.

Земля в покрове ледяном
Давно застыла,
И вьюга злилась за окном,
Стонала, выла.

Бросала пригоршнями снег,
В стекло цветное,
И этот яростный набег
Не знал покоя.

Ходили ставни ходуном,
Во мгле все плыло,
И вьюга злилась за окном,
Стонала, выла.

А здесь тепло, а здесь – весна,
Здесь жар телесный,
И явь не отделить от сна,
Так здесь чудесно!

Тут в январе расцвел цветок,
Любви и страсти,
Как утоляющий глоток,
От жажды счастья.

И как в затмении чумном,
Душа ввысь взмыла,
А вьюга злилась за окном,
Стонала, выла.

@настроение: Зимнее!

@темы: Слэш, Стихи, Наброски, Федор Басманов

---

Ассоциативное...

«Цвет возрождения души и мудрости, он одновременно означал моральное падение и безумие».
С. Эйзенштейн о символике зеленого.

В тоске зеленой зеленый змий позеленел от зависти и злости!

Или торжество трупных червей культуры!

Подражая Гёте.

Что сталось со мною?
Я словно в бреду,
Ни сна, ни покоя,
Себе не найду.

Молвы я завишу,
Как птица в силках,
Себя ненавижу
За жалкий мой страх.

Но, слух мой чаруя,
Течет его речь,
Огонь поцелуя
Грозит меня сжечь.

Где б духу набраться
И страх победить.
Рвануться, прижаться,
Руками обвить…

Чтоб время застыло
С ним наедине,
Хоть это грозило
Погибелью мне.

В. Казаченко "Моя запретная любовь такая сладкая"

@темы: Слэш, Стихи, Наброски, Федор Басманов

---

Ну, вот, нарисовалось...

Вдохновила песня из к/ф "Пышка" в исполнении Ирины Отиевой.



Продажной любви ночью спать не дано,
Спокойных ночей я не знаю давно,
В ночи игрушка я в руках чужих.
Меня призывают опять и опять,
На ложе разврата его ублажать,
Нет дела царю до желаний моих.
«Спокойной ночи!» - я давно не говорю,
И ласки любые за посулы дарю,
Да здравствует любовь,
Продажная любовь!
Что вам за дело, что на сердце таю?
Раз куплено тело, душу даром отдаю!
Да здравствует любовь,
Продажная любовь!
Спокойная ночь – это только слова,
К чертям я попал, как зерно в жернова,
Чтоб адовой мукой попасть в закрома.
И радусь каждой я ночью о том,
Что слезы не видны во мраке ночном,
Не то давно бы мне сойти с ума.
Что вам за дело, что на сердце таю?
Раз куплено тело, душу даром отдаю!
Да здравствует любовь,
Продажная любовь!

Осторожно НЦ!!!

@настроение: Хм..., игривое!

@темы: Слэш, Стихи, Наброски, Федор Басманов, Опричнина, КС, ИГ и прочее

---

Первый день диеты не прошел даром, а выплеснулся чем-то неадекватным....

То ли с голодухи, то ли от большого количества выпитого зеленого чая, я сегодня не только расписалась, а еще и размалевалась! Давненько такого не было.

"С болью в сердце зачитываю список" - как говорил персонаж В. Гафта в фильме "Гараж"

Нижеприлагаемое писано в классическом каноне "Князя Серебряного" Толстого А. К. Типажи строго по тексту. И вообще по мотивам его произведений. Я заранее прошу прощения у самого Алексея Константиновича и его горячих почитателей, что залезла грязными лапками в его творчество, покусившись на переписывание. Это своего рода вольное изложение, с небольшой отсебятиной. Авторский текст великолепен, мой - отвратителен, но не могу не поделиться.

Итак,

СЦЕНА В ШАТРЕ, КОЕЙ НЕ ПИСАЛ АЛЕКСЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ТОЛСТОЙ

Князь ни отдышаться еще не успел, ни лба утереть, как один из начальных людей Басманова явился звать его отобедать со своим господином. Ноги не шли, сердце щемило злой кручиной по названому брату. Он облобызал крестик его, и медь отозвалась ласковым теплом, согрела, утешила. Мол, здесь я, с тобой, обороню и прикрою от любого лиха. Серебряный приказал выставить дозор у свежевырытой могилы, дабы волки не потревожили милый ему прах. Сам же, завернувшись в епанчу и надвинув шапку, побрел к освещенному кострами шатру. Отблески и тени плясали на его изукрашенных прихотливыми узорами стенках, и казалось, что само адово воинство собралось там на свое богопротивное пиршество.
Вечерний туман тянул сизые полосы, где-то жалобно заплакал козодой. И тогда послышалось князю ворчание доброго его Михеича: «Охти мне, батюшка, Никита Романыч, не ходи; не жди блага от кромешника, тетка его подкурятина. Очи-то его маслены, речи-то охальны, сгубишь только себя самое да за зря!». Оборотился князь – никого, померещилось с устатку.
Почитал Никита Романович волю царскую волею Божией, а потому и введенную им опричнину судить не смел, к тому же не хотел он без причины обижать гостеприимство. А припомнив, как храбро бился молодой опричник, как смело бросал коня своего в самое пекло побоища, невольно проникался к нему симпатией.
«Много грехов ему отпустится», - зазвучали слова Максима. С тем князь, перекрестившись, отдернул завесу палатки.
Басманов и сам не ведал, что за блажь ему пришла дружиться с князем. Вроде земщина он, опальник государев, благородством своим, прямотой был он ему неприятен. А вот, однако ж, после жара битвы, такая тоска разобрала, хоть плачь. Скучал молодец, места себе не находил, кипела горячая кровь. Искал славы, чести ждал, любви хотел, да все навыворот пошло. При Государе, в достатке, а толку-то – блазнение и обман. Только от милости, от прихоти царя и живу был. Всяк бирюком смотрел, презирал как пса шелудивого, только, что в глаза не смеялся. Был Государь-надежа, да и тот....
Да что толковать, постарел Государь, одряхлел даже, истаял, словно бесами заговоренная черная свеча. Не ярился плотью на прежнего любимца, сторонился, крестясь, а то и свирепым, недоверчивым, оком сверлил, оговорам верил. Федор же начал побаиваться грозного владыки, и тосковать душой, истомившейся по любви, молодым телом страдать, жаждущим привычных ласк. То ли дело раньше – веселье, забавы. А вместо этого пост да полночные молитвы. Терпи, выполняй волю царскую!
От отца Федор доброго слова не ждал, товарищей, что и были, отвратил от себя. Только завистники да наушники кругом, а хуже всех прочих Вяземский с Годуновым. И вот, откуда ни возьмись, явился незваным этот князек. С чистыми, безгрешными, очами своими, с приветливой, по-ребячески открытой, улыбкой и с притягательной силой ладного, крепкого, тела.
Нет, не медведя зарубил тогда, на государевом дворе Малютин пащенок, его, Федьку Басманова, он убил, оставив Серебряного в живых.
Позже, когда случай снова свел их на пиру у Ивана Васильевича, незримой дрожью трясся кравчий, поднося князю заздравную чашу. И влекло его к Серебряному и отталкивало, в стороны тянуло. Но лучше б с ядом было то вино.
И вот теперь зазвал он его гостем. Загоняв дворню, велел ставить шатер, готовить кушанья, доставать дорогую утварь. Песенников и потешников приказывал раздобыть, во что бы то ни стало.
Не зная как лучше принять князя, неискушенного слободскими обычаями, Басманов по давней привычке прихорашивался перед зеркалом, которое юный его стремянный, боясь шелохнуться, держал пред ним. Расчесывая растрепавшиеся кудри, приглаживая соболиные брови, поправляя богатые, звенящие серьги, боярин насмешливо прищурился на слугу. Не надо было зерцала, достаточно было глянуть пристальнее в его восторженные глаза, чтобы понять, как хорош собой царев кравчий. Да только что Серебряному до той красы, манили его другие очи, объятия других рук были ему желаннее, поцелуев уст чужой жены только и хотелось ему изведать. И дума об этом бессильной злобой хмурила чело Басманова.
С тяжелым шорохом откинулась пола шатра, и взошел князь. Он не переменил платья, на котором запекалась кровь Скуратова. И хоть поклонился хозяину, а, присаживаясь на походный стулец, сабли ж однако не отстегнул.
Не успев подняться при его появлении, Басманов не стал ронять себя поспешностью, а вместо того еще вольготнее развалился на мягких подушках. То ли желая раздразнить князя, то ли оскорбить его, нацепил он бабью личину бесстыдства, за которой обыкновенно скрывал свои страхи и страсти. Разговор не вязался. Серебряный, озадаченный странным приемом, не знал, что и подумать. Басманов же, будто черти его донимали, все более разжигал в простодушном князе негодование.
Подолгу гостевал тот в чужих землях, пользовался снисходительностью тамошних доступных девок, знавал все их обороты, но на православной земле не встречал подобных манеров, да еще у кого - у царева ближнего. Воспоминания хранили некий спасительный девичий образ, которому и хотел он быть верен всю жизнь, но действительность заслонила его. В суровой походной жизни князя редки были встречи с такой пригожею непотребой. Только сейчас, в неверном и заманчивом свете факелов, представилось ему узнать молодого боярина, который, с развязностью блудни, нахваливал себя. И не мог Серебряный, в котором играло ретивое, и мужская его натура побеждала, случалось, доводы разума, не отдать должное этим жгучим очам, этим нежным ланитам, этим устам манящим.
С усилием стряхнув навязчивый морок, сказал он с гневом: «Коли все правда, что о тебе говорят…». И сам понял, что статься это может правдою. Не смел бы Максим оболгать так человека. А уж когда Басманов и от летника не открестился, то побледнел Никита Романович, глянул на кривлявшегося перед ним опричника, как на нечистую тварь, и отшатнулся, боясь оскверниться.
«Мне и смотреть-то на тебя соромно!» - вырвалось у него.
Кровь отхлынула от лица Басманова, он вскочил на ноги, отбросив всякое жеманство. Еще немного и за сабли бы схватились. Совсем недавно бок о бок били, гнали татар, а вот опять недругами стали.
«Ужо тебе, князюшко! Я-то жил - не тужил, по сторонам поплевывал, покамест не заполз ты холодным аспидом да под самое, под сердце!» - досадовал Басманов. Таков же как все был Серебряный, одного поля ягода со всеми родовитыми да знатными, кои считали зазорным якшаться с новыми слугами государевыми. То обстоятельство, что пришел Серебряный вместе со Скуратовым Максимом, не убедило Федора в обратном. Можа заискивал князь перед недремым оком государевым, а может и иная на то причина. Ревнивая мысль эта шпаранула кипяточком, и он возрадовался смерти отроча.
Видя, что князь сбирается уйти, он, повинуясь минутному порыву, положил руку на плечо ему, молвил, просительно: «Останься, князь, не держи обиды. Не побрезгай хлеб-соль разделить. Экий ты славный рубака!»
Добродушие возобладало в князе, улыбаясь, он снова уселся у накрытого стола. Черной скатертью был тот стол покрыт, на серебряном блюде - ломтями аржаной каравай крутой солью припорошен, в чарках стылой слезой - водка. Осушили по первой, не чокаясь, за помин убиенных. Преломили хлеба. В задумчивой печали поник князь главою, тайком провел рукой по веждам.
Басманов из-под опущенных ресниц, украдкой, замечал за ним. Не сокрылось от него горе Серебряного. «По любимым так сокрушаются. Плохи твои дела, Федька!» И отчаявшись, зашептал, неслышно, заговор: «Аз призываю на порог помощников да пособников, на слово идите, плату возьмите да с тем уговор, дабы Никита, сея трапезы вкусивши, хоть малу долю, буде мене во всём единомыслен да покорен. Тако нощь сею трапезу благословеньем бесовским освятите, да крестом чёрным окрестите, тако бы вкусил раб божий Никита на славу сил тёмных. Тако быть бы ему со той трапезы во всяком деле согласну. Замок - уговор, а ключ - поделие. По веки вечные, аминь».
Завыл ветер в верхушках дерев, затряс ковровые стены, замигало, заплясало пламя, чуть и вовсе не притухло, а опосля ярче прежнего разгорелось. Испуганный стремянный, наполняя заново кубки, чуть баклажку из рук не выронил, заозирался. Рука поднялась, перекрестится, но Басманов взглядом окоротил его.
-Я ведь, княже, не всегда таков был, - мягким, вкрадчивым голосом начал он улещивать Серебряного, - ты послухам-то не верь, иной, да и соврет - не дорого возьмет. А в Слободе и не таким станешь, прикажи царь – и на отца с ножом брошусь! Так-то вот, житьишко наше бесталанно, судьбишка не завидна.
-Да уж лучше топор, да к Господу, чем такой урон чести!
-Не давай зарока, Никита Романыч, ох, не давай! И ты можешь перемениться в един час. Либо царевым ослухом прослыть, изменником, злокознивцем, а либо в ладу быть с Малютой, с Вяземским да с прочими, с кем и во поле рядом не присядешь. Так не уж-то из-за них голову сложить с речами прямыми, но неразумными. Лучче их же подкопами да каверзами известь, и бысть в вечной милости. Ты меня держись, я Государю словечко заветное и замолвлю.
Вот вроде и попрекал Басманов сам себя постыдным житьем, и поклеп на себя возводил, стараясь казаться хуже, чем есть, а опять не уразумел князь, что уши его слышали. По чужому нашепту стать в милость царскую – да куда ж это годится?! Он вгляделся в лицо говорившего, ища там насмешку, лукавство, но тщета – не шутковал Басманов. И прошлое отвращение поднялось в Серебряном.
-Есть и похуже тебя, говоришь? Ну, да мне они не ведомы, с ними я покамест не встренулся, а с тобой не хочу отныне дел иметь!
-Не хочешь?! – не вскричал, взрыднул Басманов. Кинулся навзничь, уткнулся в шелковые пуховики и заголосил, запричитал в голос, аки бабы-печальницы на похоронах. С переливами, с перекатами, так себя жалеючи, словно прощаясь с белым светом.
В изумлении стоял князь, как на лярву на глумилище, на боярина глядел. Да тот ли то молодец, кто с ворогом расправлялся, как коршун с цыплятами?!
Плюнул в сердцах, да к выходу ринулся.
Ох, князек, твердый ты камешек, но водичка по капельке и скалу сточит. Не пронять тебя пока, а мы заново испробуем.
«Совью себе петельку шелковую, затяну удавочку да покрепче!»
Глаза-то на меня не жги, не режь! По-моему будет!
И продолжая выть плаксиво, новый заговор заплел: «Помощники да пособники, взойдите, плату отслужите, Никиту заговорите. Дабы Никита был во всем мне покорен да на любую пагубу кроток. Чтоб горела, кричала душа Никиты, чтоб трепетала, спокою не знала. Слово - кремень, сделано, слеплено, не отладить, не отлепить ни первому человеку, ни последнему! Истинно!"
Налетел вихрь, пуще раньшего, земля дрогнула, закачалась. И внесло, вдунуло в шатер песенников, оттеснивших Серебряного. И ударили они плясовую, ни рук, ни ног не щадя, глотки надрываючи. Гудки и сопелки, бряцание колокольцев слилось в круговерти беспечного веселья. И сам боярин им подпевал и подыгрывал! Посветлел князь, оживился, увидав перед собой не хныкалку запечную, а удальца-храбреца справного. Расхохотался задорно Басманов, тряхнул кудрями: «Эх, Никита Романович, открытая ты душа, я ж спытать тебя хотел. Государь-батюшка наш не такие еще загадки может загануть – привыкай! Не токмо дыбой аль честным поединком истину имают, иное слово потяжельше каленого железа станет».
-Что и мыслити о тебе? – развел руками Серебряный, - все дорожкой прямой ходил, а с тобой – заплутал. Но раз Богу угодно было свесть нас в доброй сечи, выпьем за наше знакомство, за здравие!
Со звоном сдвинули они чарки, плеская одна в другую.
-Эй други, соколики мой! Заиграйте вы песенку гостюшке дорогому, величайте Никиту Романовича, повеселите его!
И песенники без переходу заиграли старинную величальную:
«По меду, меду патошному,
Ай, да плыла чара серебрена,
У ней поясок позолоченный,
В ней силушка заговорена.
Взялся за чару, Федор-господин,
Подает Никите, гостю званному.
Подает да приговаривает,
Выпей, гостенек, выпей, ласковый,
Выкушай до дна, душа разлюбезная.
Ах, хорош наш гость,
Никита свет Романович,
В терему живет, ходит гоголем,
Ясным соколом, белым лебедем.
Слава добрая наперед бежит,
Наперед бежит, скачет по свету.
Уж не зорька ли красна – тебе матушка,
Уж не светел месяц – тебе батюшка,
Будь же здрав, Никита Романович!
Будь же в милости ты у Господа!».
И пошло меж них чередой - за всех родичей да товарищей, за погибель всех лютых недругов. Стоек был Басманов к хмельному, будучи завсегдатаем корчмы на Балчуге, но и Серебряный от него не отставал. Опрокидывали они чарки одну за другой; горлопанили потешники без отдыху.
За полночь перевалило, когда Басманов подметил, что начал князь уставать, клониться на подушки. Разговор его сделался свободен, очи заблистали пьяно.
«Съела рыбка червячка – не заметила крючка» - подумал опричный боярин. И, подсев ближе, вопросил доверительно: «Тяжко, княже, без любушки, без зазнобушки летом холодно?».
-Да невесело, Федор Алексеич, только нет у меня больше невесты. За чужого она просватана.
-Да неужто краше ее в целом свете не сыскать? Вот поедем ко мне в вотчину, там любую деваху выберешь, мне поверь, товар лакомый!
Серебряный отмахнулся: «По што оне мне, подневольные. Мне б такую ладушку, чтоб только меня и видела, чтоб единим со мной воздухом дышала, чтобы только для нас всходило солнышко».
-А коли был бы я – красной девицей, за себя бы взял?
Серебряный посмотрел на него долгим взором, но после смущенно отворотился: «Что толковать о том, чему не бывать…».
Подвигаясь еще, Басманов почти на ухо сказал: «А вот я тебе песенку пропою, а ты послушай».
Враз притихли бесовские весельники, только струны легонько затренькали грустный наигрыш:
Ой, да думка-думушка, дума спобивает,
И одна та думушка прочи заминает,
Не знаю, как с той думой быть-то, быть,
Ах, без милово дружка скучно жить!
Он, меня, бедняжечку, не любит,
Все разлучницу не позабудет,
Меня в гости не зовет,
Ко мне в гости сам нейдет.
Нападала на меня груть-тоска,
Зазову к себе я милого дружка,
Час ли часик часовать, час часовать
Едну ночку ночевать…».
Смежил ресницы Серебряный, и заблестела меж ними слеза. Федор наклонился и у самых губ его, одним дыханием, стребовал: «Понравилась тебе моя песенка?»
Легкой стала голова князя, ноги наоборот тяжелы. Опустился он на мягкое ложе, а радушный хозяин все потчевал, и сам пил наравне. И будто не брало его крепкое зелье, а вокруг разгульнее зазвучала музыка, смелее напевы. Покатывался князь со смеху, бранил потешников незлобно, и в дно кубку смотрел. А еще чаще поднимал он глаза на хозяина, как на доброго приятеля, как на дружка закадычного. Басманов расстегнул атласный кафтан, дернул мелким жемчугом унизанное ожерелье шелковой рубахи, длинные его русые волосы блестящей волной струились по белой, с лебяжьим выгибом, шее. Сел он ближе - руку протяни, так что мог князь отметить родимое пятнышко у правого виска. Хмель алел на щеках, влажнели приоткрытые губы, призывно мерцали фиялковые очи. В таком небрежном виде, с нескромными расспросами, в угаре веселья, показался он Серебряному неотразимым.
«Был бы девкою, завалил бы ужо, разохотил» - подумалось соромное. И едва слова такие споймав, что уж готовы были сорваться, отвел взгляд.
Песнею же, идущей от самого сердца, и вовсе зачаровал князя. Вместо ответа, уже не сдерживая себя, он обнял Басманова и припал к его зовущим устам. В темно-серых глазах Серебряного читалась необыкновенная, какая-то неосознанная решимость, не дававшая ему размышлять в минуту невольного действия. Почудилось ему, будто Елену он целует, что ее держит в своих объятиях, она это на него из-под сени черных ресниц глядит.
Басманов же, еще до конца не веря своему фарту, запрокинул лицо и засмеялся тем, тихим, счастливым смехом, коим смеются только малые дети да законченные негодяи. Приникнув всем телом к князю, он обвил его сильными руками, прижал, отвечая на лобзание. Но посмеялся над ним Нечистый, позабавился вволюшку – случилось непоправимое….
От крепких объятий крестик уязвил, ужалил, князя в грудь, острой болью возвращая его на этот свет. В наступившей тишине отчетливо донеслись звуки протяжного тоскливого воя.
-Что это? – испуганно и гневно вскричал Басманов, отпрянув.
-На могиле пес завывает, - донесли ему.
-Подать сюда лук, я его отучу мне мешать! У, сучье племя, и мертвым Скуратов покоя не дает!
Имя безвременно покинувшего друга вконец отрезвило Серебряного.
-Не тронь его, Федор Алексеич, - остановил он Басманова, поднимаясь на ноги, - То Максимов верный Буян на могилу меня зовет. Засиделись мы с тобою допоздна, не дело псу быть преданней брата.
И не мешкая более ни минуты, вышел в ночь.
Ох, и проклинал же его Басманов вслед самыми страшными проклятьями, ох и ругал словесами гнусными, заходилось сердце, сочилось ядом. А еще больше себя клял. Как ни ставил силков, а все без толку. И зарыдал он тогда, забился, по-настоящему, петелька ему и впрямь мила сделалась. Но вскоре сон сморил его.
Тревожно спал он, стонал и вздрагивал, когда кто-то легонько тронул за плечо. Подумав, что это кто из слуг, он отбросил беспокоившую руку, велев убираться. Однако будивший был настойчив.
-Ну что тебе? – измученно вопросил Басманов, оборотив заплаканное бледное лицо. Сквозь завесу спутанных кудрей не сразу и разглядел, а когда понял – кто пред ним, радостная улыбка заиграла на припухших губах.
-Вернулся….
Да, то был Серебряный.
Не промолвив ни словечка, он опустился рядом, и приобняв подавшегося к нему Басманова, запечатлел страстный поцелуй. Сразу стало удушливо, знойно боярину, принялся он стаскивать одежу, разбрасывая, и с себя, и с нежданного посетителя. И уже нагими, увлек за собой на, благоухающее сандалом и лавандой, измятое ложе. Трепеща разорвать желанные оковы, нырнул он под князя юркой рыбкой, лобзая его горячо, впиваясь перстами в сильные рамена. И не заметил в упоении, что сердечный друг без кровинки в лице, и что нет на нем креста, а взор его, светившийся добром и отвагой, теперь мутен и отстранен. Словно не человек Божий, а так, пустая оболочка. Но и того было довольно Федору. И даже когда нетерпеливый полюбовник неосторожно сдернул шелковый плат с его плеча, открыв незатянувшуюся рану, ни словом, ни вздохом не укорил. Князь же, чтобы загладить нечаянную вину свою, припал к алевшей язвине и губами собрал рубиновые бисерины, обильно выступившие. Хорошо, истомно сделалось Басманову, раскинулся он, раскрылся, всем существом отдавшись во власть своего повелителя.
«Пусть едина ночка, а моя…» - только и успело подуматься. А потом закружилось все, заходило ходуном, в висках застучало, и пропали, сгинули, и поле чистое, и шатер в нем, и дальние костры, и терзаемые шакалами покойники, а осталась только тайная непотребная одержимость, что сгубила Содом с Гоморрою. Заметались тени-призраки, запрыгали, торжествуя, и гнулось, ломалось меж них тело белое, исходило жарким потом, жемчужными брызгами.
Заухала ночная птица, крылами захлопала, и в тот самый миг исказился лик князя, обернулся звериной харей, рык вырвался из окровяненой пасти.

Возопил Басманов … и проснулся.

@темы: Слэш, Наброски, Федор Басманов, Опричнина, КС, ИГ и прочее

---

Тайная страсть...

Черный жемчуг очень редок. Раньше черные жемчужины с характерным синеватым отливом водились в реках Кольского полуострова. Из такого "гиперборейского" жемчуга носили ожерелья норвежские королевы.





Шелка, парча, алмазы, злато.
Людишки, земли, лавры, власть.
Жизнь при царе, в его палатах,
До пьяну пить и кушать всласть.

Все есть, но ничего не в радость,
Горюет сердце, хоть смеется рот.
Моя краса, душа и младость,
В порочный влипли переплет.

Я бедной мухой в паутине,
Звеню и бьюсь, напрасно, зря.
Давно бы сгинул я в пучине,
Когда бы не было тебя.

Алеет плющ, обняв решетку,
К тебе лечу на краткий миг.
Мой аргамак, почуяв плетку,
Сквозь нивы скачет напрямик.

Меня ты ждешь, нетерпеливый,
Объятья, шепот, поцелуй…
И плачет с нами день дождливый,
Но нам тепло от хладный струй.

Ладонь раскрыл, а там гостинец,
Средь есени - пришел апрель.
Мрачнеет перл, как абиссинец,
От крали мурманских земель.

Ей издавна грузил он шею,
«Теперь он твой, мой милый друг,
Я все отдам, едва ль собой владею,
Будь только ласков и продли досуг».

Приму я жемчуг, как напоминанье
О влажной глубине твоих лучистых глаз.
Его иссиня-черное блистанье,
Мне не позволит дать тебе отказ.

А более не нужно подношенья,
Любовь твоя и так хмелит вином.
Я рад поддаться искушенью,
За счастье в бытие земном.

А после, мне и Ад не страшен,
Он уготован всем, уже ли лучше я.
Пусть скоротечен век, влеченьем скрашен,
Чем долгим будет он, но без тебя.

@темы: Слэш, Стихи, Федор Басманов

---

Проба пера.

Новый месяц - новая глава. О том как Федька Басманов немцев побил. Не знаю как кому, а мне батальные сцены даются с трудом, не то что постельные!


Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Немного картинок для атмосферы:











Глава 14
Первый закадычный враг.

-Mein Lieblingskind, (мое любимое дитя нем.) – обратился магистр к Басманову, - возьми мой щит для обороны, не раз он выручал меня.
И он протянул Федору баклер, по зазубренному от частого использования, краю которого было начертано: «Mit dir die Gnade des Gottes» (Да пребудет с тобой милость Господа нем.) Мало понимая, как пользоваться незнакомым оружием, русский понадеялся на свою чуйку. «Авось, сгодится» - решил он, продевая защищенную кожаной, со стальными накладками, перчаткой левую руку в ремешки маленького щита, десницею же крепко сжав рукоять меча.
-Я готов, мастер.
Короткая дробь походного тамбурина возвестила начало боя.
Парнишка, с обликом деревенского увальня, двинулся навстречу, поигрывая широким мечом. Этот противник был явно не из опытных, по всему жребий пал на него, как на затравку. Первый же его удар, направленный в шею, Басманов легко отбил, и, уйдя в сторону, направил свой клинок вниз. Короткий вскрик, и из вспоротого стегна закапала кровь. И тут же громкий звук трубы велел опустить оружие.
Федор снова отошел в угол, парой глубоких вдохов восстановив дыхание. Товарищи увели раненого, и Кетлер подал знак продолжать.
Следующий соперник, повыше и постарше прежнего, держался уверенней. И от наклонного, рубящего, удара его, Басманова спасла только ловкость. Отпрыгнув, он успел закрыть плечо щитом. Со зловещим скрежетом чиркнул металл о металл. Но не подвел старый баклер, только новой зарубкой обзавелся. И вот снова смертельное лезвие мелькнуло в воздухе, и снова молниеносный прыжок. Так, уворачиваясь, отступая по кругу, перебежками, едва успевая защищаться от сыпавшихся на него ударов, Басманов заманил немца на клочок раскисшей от весенней сыри земли. И тогда, резко пойдя в наступление, и скрестив мечи, он увел свой клинок под клинок рыцаря, желая убедить его, что намерен повторить укол в ногу. Тот самоуверенно поспешил опустить свое оружие, чтобы защититься, как вдруг Федор, с невероятной скоростью взмахнув мечом, занес его над головой противника. Он, замешкавшись лишь на миг, не смог уйти от удара – итальянский клинок снес ему верхушку шлема. Отклонившись назад, ливонец не удержался на скользкой почве, и с грохотом рухнул. Вторично медный рокот остановил бой.
Яркие пятна румянца появились на щеках Басманова. Он посмотрел на поверженного воина, который навозным жуком месил грязь, потом поднял взгляд на комтура. У того явно поубавилось спеси, зато с лихвой добавилось ярости. Сарианты оттащили закованную в броню тушу, очищая ристалище для новых соперников. Со зловещей улыбкой Кетлер дал отмашку барабанщику, и его послушный троммель разразился гневным раскатом.
На поле вышли двое. Напряжение зрителей усилилось, казалось, сам воздух сгустился и прекратил свое движение. Сделав пару обманных движений, как бы пробуя силы друг друга, трое закружились по площадке. Прибегнув к широким маховым ударам, Федор отогнал противников, желая выиграть время. Сначала ему удавалось отбивать их удары, но он уже начал уставать. Тело горело под ставшей тяжелее бронью, сердце резало, пот застил глаза. Наконец, ему удалось острым навершием щита нанести одному из них удар в голову, не мешкая, острой кромкой, он быстро ударил в шею. Крик боли подсказал ему, что он попал в цель, и тут же острое лезвие вскользь прошло по груди рыцаря, вскрывая кованые звенья. Высоким прыжком Басманов развернулся ко второму неприятелю, и чуть не пропустил сокрушительный удар в лицо. Только солнце, брызнувшее внезапно из-за башни и ослепившее нападавшего, спасло его. Немец попятился, стараясь уйти в тень и занять более выгодную позицию. Тогда Федор, приблизившись на пару шагов, неожиданно сильно и точно ударил его ногой в пах. Не ждавший такого приема, он с воплем согнулся, сжимая колени, и русский кольнул его в предплечье. Отточенное жало замутилось алью.
Умаявшийся Басманов, у которого пока и царапины не было, дышал тяжело, с хрипом, желудок комом подкатил под горло. Цыркнув желчью, он сбросил оружие под ноги Фюрстенбергу.
-Довольно?
-Нет! – рявкнули за спиной. Разъяренный Кетлер, на ходу надевая шлем, вышел на изрытое поле. Магистр поднял было руку, но передумал и отвернулся.
Отерев пот тыльной стороной ладони и убрав со лба выбившуюся прядь, Федор поднял клинок и щит, показавшиеся ему в пуды тягостнее против прежнего. На мгновение все завертелось, небо и земля поменялись местами, мелькнуло испуганное лицо Штадена, притворное в своем равнодушии лицо магистра, полное тревоги и жалости лицо Аматоре, пока все их не заслонил, страшный в своей ярости, комтур.
Как смерч, налетел он на юношу, едва успевшего поднять защиту. С огромным трудом отбив пару выпадов, Басманов, сделав шаг назад, оставшиеся силы вложил в ответную атаку. Провернувшись всем телом, он рубанул вдоль, метя более высокому сопернику в брюшье. Но Кетлер с легкостью увернулся, а Федор оступился и упал на колено. Однако успел подняться прежде, чем немец смог его достать. Они снова закружились, оскальзываясь на заплывшей влагой земле. Вытянувшись, русский ударил сверху, но клинок, вонзившись в круглый, оскалившийся львиной пастью, шильд Кетлера, звонко тренькнув, обломился. Застонав от отчаяния, Федька метнул свой щит в голову рыцаря, но тот даже не коснулся его. Отшвырнув прочь ставший бесполезным обломок и, оставшись безоружным, Басманов отступал от медленно надвигавшегося на него врага. Мир сузился до блестящего кончика, маячившего перед ним и завораживающего своим погибельным танцем, когда Кетлер сильным толчком в грудь, повалил русина на землю. Его грозный меч, проткнув кольчугу на Федькином плече, крепко пригвоздил того, а его хозяин, навалившись всем телом сверху, прижал, прокалывая кожу, к его горлу узкий граненый клинок кинжала.
-Ну что ж, - склонившись к самому уху, проурчал он, - вот и мизерикордия, милость Божья.
Теплая капля скатилась за ворот. Басманов судорожно сглотнул, глядя в стальной зрак своей смерти.
-Кабы…саблю…мне, - шепнул запекшимися губами. Штаден, сунувшись ближе, перетолмачил.
«Der mutige Welpe!» (смелый щенок! нем.) – захохотал Кетлер.
Но ослабил нажим, и, выдернув шверт, позволил высвободиться.
Подоспевшему оруженосцу великодушно велел принести требуемое. Тот припустил бегом, и возвратился с тяжелым киличем узорчатого дамаска. Взвесив саблю, и, сделав несколько вращательных движений, комтур пренебрежительно кинул ее русскому.
Федька перехватил ее, неприятно удивившись, что привычная с измальства вещь, не легла сразу по руке. Но и это было несказанной милостью его недруга.
-Продолжим? - вновь занеся меч, спросил Кетлер. Его тонкие яркие губы ехидцей змеились из-под рыжих усов. Передохнувший Басманов, юлой взвился вверх, и, отразив его удар, нанес свой, хлесткий, с оттяжкой. Немец, получил рану в руку, и из раны, хоть и небольшой, обильно полилась кровь. Вид ее разозлил Кетлера еще больше, и он, вложив в последовавший замах весь свой немалый вес, прянул вперед. Подняв руки над головой, русский принял этот сокрушительный удар на крыж сабли. Натолкнувшись на преграду, меч немца отскочил вверх, отбросив его самого так, что он едва на ногах устоял. Сверкнув падучей звездой, золотое навершие отлетело с рукояти. Издав звериный рык, ливонец продолжил бой. Разъярившись, и желая отмщения, он маханул мечом, чтобы снести голову этому неугомонному русскому. Однако гнев, замутив его разум, сделал его уязвимым. Открывшись, он был окончательно опрокинут хитрой подножкой.
Теперь пришел Федькин черед оседлать супостата. Схватившись обеими руками за лезвие, он прижал его к запрокинутой шее. Душа смаковала страх трепыхавшегося под ним тела. Кетлер дернулся, но килич только плотнее вдавился в его кадык.
-Прирежу, как свинью, - тихо пообещал Басманов. Тот одними, побелевшими, глазами вымолил пощады. И тогда Федька игривым движением срезал половину его холеной огненной брады, только слегка окровив дрожащий подбородок.
-А-а-а, - единым духом выдохнула толпа.
Отскочив нашкодившим кошаком, победчик показал свой трофей округе и сдунул его в подножную хлябь. Кетлер сел, растирая синюшную полосу на горле. Оттолкнул бросившихся на помощь – поднялся сам. Тяжелым взглядом обвел вкруг – не потешается ли кто, но царила мертвая тишина. И удалился, не проронив более ни звука.
Так Федька Басманов разжился первым заклятым врагом.

@темы: Слэш, Федор Басманов

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 13
Тяжело в ученье, легко в бою.

Сегодня без порева! И то хорошо!

-Не обманул, полюбовничек, - Федька крутанулся перед зеркалом. Волшебное стекло, секрет мастеров Мурано, отличалось хрустальной прозрачностью и чистотой, и стоило целого состояния. В нем как нельзя лучше отражалась пригожая внешность молодого русского. Куртка небесно-голубого аксамита, покрытая затейливой вышивкой цветов и птиц, имела глубокий вырез, из-под которого виднелась рубашка тончайшего батиста, так же вышитая голубым шелком. Рукава, с разрезами и опушкой пятнастным мехом рыси, крепились шнурами из золотной нити, такие же шнуры были по бокам и по груди. Ноги обтянули штаны из тонкой кожи телят-сосунков, искусно окрашенной в цвет ванили. Дополняли костюм светлые нахтермяные сапоги без каблуков и длинный алый плащ, мягкими складками ниспадавший почти до полу.
-Бесовская одежа, Федор Алексеич, и стекло бесовское, - рядом всплыло отражение Штадена.
-У меня самого бесы в душе сидят, мне ли их бояться, - беспечно отмахнулся Басманов, зачесывая назад волосы, блестящим водопадом рассыпавшиеся по плечам. Сдвинув, украшенный лазоревым яхонтом, бархатный берет на затылок и, улыбнувшись себе, наверное, в сотый раз, он наконец-то оторвался от самолюбования. Жестом гостеприимного хозяина, указал Штадену на кресло у камина, сам сел супротив.
-Вот видишь, сколь велико расположение магистра, - Генрих обвел взглядом комнату, разительно отличавшуюся от прежнего обиталища Басманова. Тут были и гобелены, и мягкое ложе, и живительное тепло растопленного очага. На маленьком столике в серебряной утвари аппетитничали ароматные, сочные яства.
-Угу, и сам он поблизости всегда, - комната эта была над самыми покоями Фюрстенберга.
Штаден понимающе хмыкнул. Тень тревоги пробежала по лицу русского, старя его цветущий вид.
-Что слышно, по границам?
-Магистр стягивает силы, епископ перетряхивает должников – готовятся со дни на день.
-А я тут томлюся…, - досадовал Басманов.
-Ха, я б не отказался так поболезновать, да харей не уродился, - решился было поерничать Штаден, но осекся, заметив, как хмурится Федор.
От радужного настроя не осталось и следа. Резко поднявшись и подойдя к окну, Басманов толкнул ставень, впуская свежий, звенящий капелью и веселым грачиным граем, воздух. В замковые предместья тянулись обозы с зерном, салом, соленой рыбой, сгонялся скот и холопы. И так по всем владениям орденским. Немцы выжимали последнее из подвластного народа. Басманову подумалось, что вряд ли будут в этом году засеяны поля этой страны – не чем и не кому.
-Обабился я тут, ослаб разумом, - сказал более себе, чем Генриху.
-Побоища алкаешь? - Штаден потянулся к жареному каплуну, отщипнул ножку, и, вгрызаясь в жирную мякоть, промямлил, - Поспеется. А пока у кого из рыцарей поразведал бы, каковы их секреты бранные, в чем сильны. Вона и пушки у них новые, из личного арсенала император снабдил.
-Амператор, тьфу, дурак носастый, ишь сунулся со споможением, - Федька вспомнил портрет Фердинанда I, что среди прочих был молчаливым свидетелем его позорной слабости,- Государя нашего мужиком ругал, грамоту на дань Юрьевскую не возжелал гербом своим утвердить. А я вот тебе что скажу – Царю Московскому какое дело до императора, не захочет тот дань платить, он сам ее возьмет!
-Царь твой крымцев шуганул, а те к турецкому султану за подмогою кинулись, кабы не язва моровая, что орды ногайские выкосила, то и Астрахани бы он не удержал, - Штаден принялся загибать лоснящиеся пальцы, - С королем свейским войну затеял – и что? Выбора не взял, только людей зря положил, так всяк при своем и остался, а к морю Москве как преж, выхода нет. Вот и в Ливонии зубья только обломает.
-Мели Емеля, - огрызнулся Басманов, отчасти признавая справедливость этих слов, - Жрать сюды приперся что ль? Того гляди – лопнешь!
-А, я и забыл ужо, - Генрих вытер руки о штаны, и, бросив взгляд сожаления, на полные еще тарелки, поднялся, - Магистр тебя на турнир зовет.
-Это что ж такое?
-Да чтоб ты с его бойцами потягался, говорят, что против русина в ближнем бою не устоит никто, вот спытать и хочет.
-Спытать?! Сначала роздыху не дает, острогом стращает, голодом морит, а теперь на меня свежих поединщиков выставить желает.
-Дело твое, но я б не артачился.
«Заварил кашу, сам и расхлебывай» - жизнь Федькина летела к чертям, как под горку на санках – вверх, и замрешь, задохнешься от радости, вниз – ухнет сердце, испужаешься до дрожи в коленках. И так вверх – вниз, вверх – вниз, пока, наконец, мордой в снег, колкий, жалящий, ледышками щеки в кровь раздерешь – а смешно, только раззадорит.
Вот и ноне, только раздразнил его Штаден, «на слабо» поддел.
У стен арочной галереи, что вела к наружному двору, толстой конопляной веревкой огородили место, где должен был состояться поединок. Когда Басманов со своим «крестным» спустились из магистровой верхницы, там было уже полным-полно народу.
И снова любопытные взгляды, снова шепоток за спиной. Федька поморщился: «Что я – гаер ярмарочный, на показ да на поругание им».
И верно, следом раздалось: «Mit diesem Soldaten nur auf dem Bett zu kämpfen. Der alte Wolf hat den Spürsinn ganz verloren. Den Mädels nicht die Stelle auf dem Turnier» (С этим солдатом только на постели воевать. Старый волк совсем потерял нюх. Девкам не место на турнире нем.), - сказанное громко и с издевкой.
Русский не все понял, но и оскорбительного тона хватило, чтобы он вскинулся, высматривая наглеца. А тот и не прятался – на голову возвышаясь над своим окружением, на вытаявшей, зазеленевшей первой травкой, кочке, стоял широкоплечий, с гордой осанкой и хищным носом, рыжебородый рыцарь. Его серые глаза, насмешливые и острые, не привыкли встречать прямой ответный взгляд. И он был изумлен тем, что этот московит, больше похожий на хрупкую марионетку в дорогих тряпках, так дерзко и спесиво глянул на него.
-Кто таков? – Басманов пальцем показал в его сторону.
-Этот здоровяк?! – осторожно высунувшись из-за Федькиного плеча, спросил Штаден, - Это сам Готгард Кетлер – комтур динабургский. Лучший из лучших в Ордене. Его прочат в приемники магистру.
-Вот как! – одетый в броню, отлично вооруженный и несокрушимый в своей спокойной уверенности непревзойденного бойца, молодой комтур показался Басманову опасным, но отступать было поздно.
-Облачение мое иному случаю пригодно, не здесь, - посетовал он. И верно – не годилось с погремушкой да против булата выступать.
-Ну, сие поправимо, - Штаден повел его, под кривые ухмылочки, в оружейную замка.
Где подоспевший Аматоре подобрал ему и кольчужный доспех, легкий, подходящий для рукопашной, и наручи, и открытый шелом с переносьем.
-Вот, Тео, шверт знаменитой мастерской Роландо, - итальянец благоговейно, на вытянутых руках, протянул Федору позолоченное, с изящными клеймами, с кованым кружевом гарды, творение своего генуэзского соотечественника.
-Лепоты в нем – избыток, - Басманов поднял меч перед собой, рубанул, рассекая воздух, - а вот как с ним ладить?
В проходе замаячил кто-то из людей Кетлера.
-Брат наш, не долго ли ты сбираешься? Уже полуденный час прошел, скоро время молитвы, а не ристалища.
-Иди, иди, если чего, магистр лиха не допустит, - оба они, Штаден и Аматоре, подтолкнули Басманова наружу.
Появился Фюрстенберг. Усевшись на скамью, покрытую ковром, он, щурясь на солнце, оглядел поле и участников. Потом подозвал к себе Кетлера. О чем они говорили - ветер сносил в сторону, но лицо младшего не раз дышало недовольством. Коротко поклонившись, он отошел к своему кружку. Послышался смех, на Федора, скромно стоявшего в уголке огороженного участка, снова уставились десятки глаз. Его же взгляд был устремлен вдаль – насмотрев в пронзительно синем просторе темную точку, зависшую над чернеющими пашнями, он подумал, улыбнувшись: «Вот и первый жаворонок!»

@темы: Слэш, Федор Басманов

---

Это уже клиника какая-то!

Все стишата получаются однообразные, ну, размер-то разный, А ВОТ ТЕМА! Мдяя...

Судите сами:

О ком понятно, кто с кем тоже

Жил на свете рыцарь юный,
Видом - статный молодец,
И пусть знатного он рода –
Бедным был его отец.

Батька, хоть отважный воин,
Царских милостей искал.
Он был многого достоин,
И вот, в ближний круг попал.

Царь его к себе приблизил,
Чин боярский положил,
Ибо тот не блюдолизил –
Верой, правдою служил.

Так юнец наш из деревни,
На столичный двор попал.
И булыжник этот древний,
Алым сапожком топтал.

Не трусливого десятка,
Пред царем не оробел.
Там, где каждый для порядку,
То краснел, а то бледнел,

Этот только зубы скалил,
Бровью тонкой поводил,
Взгляд его осою жалил,
Мысли тайны бередил.

Царь крестился, царь молился,
Царь давал себе зарок,
Но все ж страстью воспалился –
Пересилил, знать, порок.

Раз полночною порою,
Вызывает наглеца,
И с улыбкою кривою:
«Мне плесни, дружок, винца».

Тот достойно поклонился,
Не спеша налил бокал,
Сам вперед царя напился,
Лишь потом ему подал.

«Ну, стервец, вот ведь зараза!
Вот уж я задам тебе!»
За невинную проказу,
Был готов сломать хребет.

На колени – бух, притворно
Извиненья заскулил,
Голос сладок, аж приторно:
«Государь, тебя озлил,

Волен ты казнить холопа,
Дай лишь слово молвить мне,
Все тому людская злоба -
Яд мог быть в твоем вине».

Царь напуган, царь растроган,
Царь уже его простил,
«Всех не спрячешь по острогам…
Что желаешь – заслужил!»

«Ничего мне, царь-надежа,
Щас не надо от тебя,
И готов я лезть из кожи,
Как отца тебя любя!»

«Как отца?!» - «Нет, даже больше,
Ты моих очей лишь свет,
Пусть же ночь продлится дольше,
Так мне тягостен рассвет!»

Дальше уж слова излишни,
Дальше -
долгий поцелуй.
Да простит им все Всевышний,
Сатана – не торжествуй!

Ведь любить и быть любимым,
Это чудо из чудес,
И пред ним, непобедимым,
Отступает даже Бес.

Утро все же наступило,
Жизнь катилась чередой.
Царь сказал, сощурясь мило:
«Будешь виночерпий мой».

@темы: Слэш, Стихи, Федор Басманов

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 12
Первое влечение.

Предупреждение: гомоэротизм достаточно высокого рейтинга. Глава короткая, но непотребства в ней... "Остапа понесло".

Утро принесло похмелье и ненужное раскаяние.
-Сладка ягодка, да поперек горла встала, - Федор брезгливо стащил с себя исподнее, липкое от семени и елея.
Лязгнула дверь, в щелку всунулась, щурясь на свет, знакомая рожа.
-Здорово, друг сердешный, - не сказал, выплюнул Басманов.
-Ты как тут? - заюлил Штаден, все еще опасаясь входить.
-Жив пока, а ты, Иудушка, сыт-пьян?
-Да, что я, я так…, вот проведать зашел, может надо чего?
-Мастеру, что ль наушничаешь? Так доложи, мол, кланяюсь, благодарю за науки.
-Умойся, да воду выплесни, вот желчь и утихнет. В тебе нарушена гармония стихий, надо лекарствие приять, - подмигнув, Генрих, протянул ему баклажку. Но Басманов оттолкнул его руку.
-Хватить меня подпаивать, брехун латынский, вся пагуба от тебя.
-Что ж ты злобишься, Федор Лексеич, - обиделся Штаден, - Не от тово ли, что полночь с магистровым услужником на постельке кувыркался? Я ль в том виноват, что потешился ты на славу?!
Федька, так и сел.
-Кто еще о том ведает? – спросил тихо.
-Да почитай все. Малой тот, Аматоре, полюбовник по-вашему, уже всем растрепал. Какой, мол, ты выносливый да пылкий, что с него семь потов сошло, а все уездить тебя не мог. То-то! – по лицу Штадена было видно, что посмакованы подробности оне преизрядно.
Кто-то при сем известии руки бы на себя наложил, другой - прирезал мерзавца, и еще кого, до кого бы дотянулся, но Федька, неожиданно для себя, не так сильно и сокрушился этим.
-Лады. Пусть до поры похорохорятся. А пока доложи-ка магистру, что негоже меня в свинарне такой держать, пусть покой даст приличный, да прислугу, да еды хорошей.
-Ой, и ушло беснование! Что так?
Смерив немца презрительным взглядом, Басманов ответил: «Али не расслышал? Мне ждать тута тоскливо, а будешь теребить понапрасну, так я тебя пристрою, здесь подвалы глубокие, стены крепкие, а в стенах кандалы кованные – желаешь ли примерить?»
Штаден, аж посинев от страху, выбежал.
Басманов же, замерзший и голодный, завернувшись в грубое, сдернутое с бедной своей лежанки, рядно, пустился на поиски нужника.
По возвращении ждал его в келейке вчерашний итальяшка, Аматоре.
-Господин посчитал, что мне сподручнее будет тебе служить, не чужие ведь, - и засмеялся, скаля белые зубы.
Федька посмотрел ему в лицо долгим, недобрым взглядом, смазывая с него наглую ухмылку. А потом, отбросив прочь колючую дерюгу, нагой, подошел вплотную, тесня парнишку в угол, зажимая. Сжав его голову ладонями, зарываясь в жесткие короткие кудри, приблизил свои губы к его, дрогнувшим то ли от испуга, то ли от нетерпения. И осторожно пробуя, потом все смелее, неистовее, стал целовать. Бедняга, не ожидая такого наскока, отодвигался прочь, пока не уперся в стену, а русин все целовал, целовал его, кусая, раздавливая упругий рот. Пока не вырвал первый стон, стон страсти. Они и сами не заметили, как оказались на полу, обнимаясь, хватая друг друга за руки, прихватывая зубами кожу.
-Помоги, - прохрипел Басманов, безуспешно пытаясь раздеть Аматоре. Тому дважды повторять было не надо – он выскользнул из одежды, словно только и ждал этой просьбы. В багровом мареве вожделения, Федор тыкался меж его бедер, сильным, но неопытным жеребцом-трехлетком, и тогда более уверенная длань, смоченная слюной, подсказала ему столь желанный вход. Теперь, имея случай проявить себя, Басманов ворвался в его тело, не понимая еще, что такой напор не принесет тому много удовольствия, а только заставит болезненно дергаться в попытке привыкнуть к слишком быстрому вторжению. Но натурой заложено быстро учиться этому делу, и вот уже найдено правильное расположение тел, и пришла плавность движений, и кроме желания быстрой разрядки, возникло желание изучать чужое существо, чтобы исторгнуть из его груди восторг удовольствия.
Бешеная эта скачка длилась недолго, однако измотала их обоих настолько, что на какое-то время они крепко уснули, так и не разжимая объятий.
Разбудил их звон колокола.
-Нехорошо, Мастер будет недоволен. Ты не явился к обедне, здесь так не полагается, - засуетился итальянец, мягко отстраняя от себя Басманова. Тот, перекатившись с бока на спину и закинув руки за голову, со снисходительной улыбкой смотрел на второпях одевавшегося любовника. По бедру его скатилась на пол перламутровая капля. Стоит ли говорить, что плоть русского снова шлепнула о живот. Не замечая холода и шероховатости каменного пола, он, стиснув шуйцею ствол, водил вверх-вниз, оживляя в памяти минуты недавно пережитого блаженства. Кровь прихлынула к смуглым щекам Аматоре, он бросился на колени, и, обхватив твердыми губами нежную округлость, выпил досуха брызнувший вскоре нектар любви.
-Я пойду, велю принести тебе воды и платье, красивое, сам выбирал, - юный меченосец, пошатываясь, пошел к выходу, обернулся на пороге и кинул на прощанье взор, полный восхищения.

@темы: Слэш, Федор Басманов

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 11
По мосточку да над пропастью.
Предупреждение: гомоэротизм достаточно высокого рейтинга.

Фюрстенберг только пригубил вино и тут же отдал чашу Федору.
-Одному пить не сладко. Раздели со мной сей порочный потир.
Оруженосец закончил пользовать своего господина, и, отерев его ноги шелковым лоскутом, натянул на них войлочные туфли. Магистр облегченно вздохнул – боль утихала, он свободнее расположился среди мягких подушек, и теперь, с чуть заметной лукавой усмешкой, разглядывал русского, в замешательстве стоящего перед ним. Изображенные на многочисленных картинах, что висели по стенам, епископы, папы, короли и прежние владельцы замка, казалось, также следили за ним. Молодой оруженосец, все еще сидевший на полу, смотрел на него с любопытством и тайным желанием. Он был невысок, худощав, но мускулист и ловок, полные яркие губы, смуглая кожа и лиловые, будто спелые сливы, глаза, говорили о том, что в его жилах течет итальянская кровь.
Смущенный этим пристальным вниманием, а более неизбежностью того, что должно произойти следом, Басманов глотнул пряный напиток. «Когда сам себя не чуешь, вроде и грех не во грех», - рассудил он, допивая вино. И действие его не заставило себя ждать – плечи распрямились, гордая посадка головы показала прежнюю уверенность, сменившую развеявшиеся напряжение и страхи. Федор выпил еще, ему стало жарко, и он скинул верхнюю одежду, ослабил шнуровку на вороте.
-Дитя мое, садись, - оглядевшись, Федор не нашел ни кресла, ни скамьи. Не желая унижать себя положением собаки у ног хозяина, он поднялся на ложе, что на мраморных ступенях возвышалось посреди залы. Поставив ногу в сапоге прямо на парчовое покрывало, Федор обхватил ее руками и положил подбородок на колено. Вызовом и упрямством дышала его фигура. Магистр понимающе кивнул.
-Что с тобой? Поделись своими думами. Исповедовать братьев есть моя прямая обязанность.
-Ты ошибаешься, мастер. Я всем доволен, и не устаю благодарить Господа за свою судьбу. Разве что, жалею, что до сих пор не удалось мне проявить себя во славу Рима.
-Это успеется, - старый лжец, конечно же, раскусил его, но до поры решил потакать, - Отдохнешь, освоишься, ведь наше воинское мастерство тебе плохо ведомо, многому надо учиться.
-Ты прав, о таких науках я и не слыхивал, - ядом капнуло с уст Басманова.
-Никогда не жалей о совершённом, что было, то прошло, что будет, то неизвестно, - не смущаясь, продолжал магистр. И поблескивающие тусклой позолотой рам портреты одобряли его, соглашаясь с каждым словом.
-Есть день, есть ночь, есть жизнь, есть смерть. Если простится одна провинность, простится и сотня. Я долго живу, много видел.
И снова этот голос, обладавший непонятной, подчиняющей, силой, обволакивал, рождая откуда-то из глубины восхитительное ощущение вседозволенности, всемогущества, пьянящий крепче любого напитка вкус неотвратимости греха, коего Федор ужасался и жаждал все более.
-Часто, слишком часто, западня, что строим мы другим, оборачивается ловушкой для себя самого. Все, что дается нам с легкостью, оборачивается после нам же во вред. Искупай скверну скверною, окаянство еще большим согрешением. Ступив на шаткий мостик греха, не бойся сделать следующий шаг, не оглядывайся назад, ибо только так можно перейти пропасть Ада.
Почувствовав чью-то близость, Басманов с трудом открыл смежившиеся ресницы. Оруженосец магистра оказался рядом, на расстоянии вытянутой руки, совершенно бесшумно. Он тоже избавился от кафтана, и теперь нервно теребил шейный плат, развязывая узел. Отсвет горящего камина плясал в его зрачках адовым пламенем. Федор отпрянул назад, не удержался и упал спиной на постель. И вот легкая ткань накинута на глаза и завязана узлом на затылке, а ловкие пальцы уже стаскивают сапоги и дергают поясной ремень. Руки московита взметнулись вверх и бессильно упали, так и не оказав сопротивления, потому что юный оруженосец начал лизать пальцы его ног, от чего тело Федора охватила сладостная дрожь. Умелый язык, творивший немыслимое, уже переместился на изнанку стопы. Басманов вскрикнул от нежной щекотки, и в паху стало тесно до боли. «И не введи нас во искушение» - запоздало, раненой птицей, застучало в висках. А мучитель, изощренный в пытках блаженства, уже переместился выше, вылизывая ему живот и грудь. Задравши на Федоре рубаху, он лишил того последней возможности бороться. Теперь руки его были стиснуты крепким льном, глаза плотно закрыты, ноги стреножены спущенными штанами. Он мог только стонать и беспомощно вздрагивать, когда искусный развратник находил какое-нибудь особо чувствительное местечко на его теле. Через четверть часа, показавшейся ему вечностью, он уже был готов умолять прекратить эти истязания, готов был на любое непотребство, лишь бы достигнуть упоительного апогея страсти. Почувствовав это, юноша, ерзавший на нем, сволок оставшуюся одежду и, плеснувши на истекавший любовной влагой Федькин уд ароматного масла, направил его в ложбинку собственного зада. От горячей бархатной тесноты, охватившей его причинное место, от быстрых размеренных подмахиваний, Басманов закричал в полный голос. Изнывая и злясь невозможностью прикоснуться, задать свой ритм, он невольно подстраивался под своего неутомимого растлителя. Ему оставалось только всхлипывать и, захлебываясь собственной слюной, задыхаться от срывающегося дыхания. Трясясь, как в лихорадке, вытягивая ноги со скрюченными от желания пальцами, он все более приближался к упоительному восторгу самозабвения. Наконец мир под закрытыми веками взорвался, рассыпаясь на тысячи сверкающих брызг.
«Во гресе моем почил аз...»
С первым вздохом нового, перерожденного, существованья он услышал:
-Теперь ты понимаешь, сколь отраден бывает проступок, обратного хода отныне нет.

@темы: Слэш, Федор Басманов

---

Откровенный плагиат, увы, мне...

"И умоляю Вас - не читайте советских газет перед едой." Булгаков М. А.
Или о том как вредно на ночь перечитывать Толстого А. К.


После Полоцка.

В поход решился русский царь,
Влекомый мигом прежней славы,
Чтоб кровью окропить алтарь,
Людей соседней с ним державы.
И войско сбирает он, кинувши кличь,
Бок о бок шагают пскович и москвич,
Навстречу из Новогорода,
Басманов идет, воевода.

Он видный вояка, с ним сын молодой,
Прекрасный и ликом, и станом,
Под ним легконогий жеребчик гнедой,
Покрытый жемчужным гайтаном.
Их жестом к себе Иоанн подозвал:
«Зачем, Алексей, ты мальчишку скрывал?!
Он чести монаршей достоин,
И свиту украсит собою».

Боярин кивнул, ухмыляясь в усы,
Польщенный высоким вниманьем.
Поможет в карьере послушливый сын,
Покорный отцовским желаньям.
«Ступай же, не бойся, раз царь приказал»,
Так сыну, целуя, Басманов сказал.
«И помни, Федюша, что батьку любя,
Царя почитай все ж превыше меня».

Но сын отвернулся, алея лицом,
«К чему мне твои наставленья»,
Он не был давно откровенен с отцом:
«Мне чужды любые смущенья,
И царскую волю исполню шутя,
Не отрок я, батька, уже, не дитя,
Я буду любить Иоанна,
Когда так награда желанна».

Он к бранному делу давно был готов,
И к службе созрел царедворской,
Но сорок сойти бы могло здесь потов,
Преж чин получил он отцовский.
Ан рано отведал он сладость греха,
Красивых холопьев в постелю таскал,
Родителя бдительность чтоб усыпить,
Их после велел втихаря он топить.

И вот он при должности, возле царя,
Его охраняет ревниво.
И рвением искренним к месту горя,
Других оттесняет ретиво.
И царь уж не мыслит себя без него,
Он другом становится между врагов.
Как солнечный луч средь туманов –
Хорошенький Федька Басманов.

Он сказку расскажет, он песню споет,
Тревоги развеет, печали,
К нему государя, как к девке, влечет –
Такое возможно едва ли…
Вот локон развился, вот вскинулась бровь,
И это уже не влеченье – любовь.
«А очи ведь столь были сини,
У любушки, Анастасии!»

И, с духом собравшись, напившись вина,
Прельстителя царь призывает.
В окно заглянула злодейка-луна,
И трель соловей разливает.
«Послушай, Федюша, поближе иди».
О Боже, меня ты в искус не вводи!
Лишь дай ощутить мне блаженства экстаз,
К устам его ярким припав только раз.

Но сам соблазнитель к нему уж идет,
С развратной и дерзкой улыбкой,
И руку монарха в свою он берет,
Дрожала та пойманной рыбкой.
«Ну, что ты, мужайся, мой Царь-Государь,
Себя ты за слабость теперь не ругай,
На ложе твоем, ублажая тебя,
За страшный сей грех отвечаю лишь я».

Под утро уснул, утомившись, Иван,
Обняв худощавое тело,
Он плотью своей не подметил обман,
Ночь скрыла постыдное дело.
Его совратитель чуть дышит, не спит,
Хоть кровь его адовой лавой кипит.
«Так страсти запретной познав апогей,
Подвластен отныне царь воле моей!».

@темы: Слэш, Стихи, Федор Басманов

---

И это все о нем...

Размышления на тему карьерного роста:

По воле грозного царя
Я занял место выше многих.
Лишь только власть боготворя,
Я - нарушитель правил строгих.

Я искушен в делах любви,
Не новичок и в ратном деле,
Но страсти нет в моей крови,
И нет души в развратном теле.

Что мне друзья, что мне враги,
Когда мне золото дороже.
Пытай, руби, насилуй, жги,
И здесь миндальничать негоже.

Предать, обманом подвести
Под гнев жестокого тирана,
Ничто не сможет их спасти
От смертоносного аркана.

Так зная службу назубок,
То палачом, то скоморохом,
Я жизни тонкий волосок,
Последним обрываю вздохом.

Ведь государь в тенетах чар моих,
Его уста, глаза и уши,
Не допуская до себя других,
Моими будут видеть, говорить и слушать.

Мне стоит только бровью повести,
И князь казнен, боярин сгнил в темнице.
Покуда будет красота цвести,
То сердце деспота в моей деснице.

Приобретя высокий чин,
И закрепив успех союзом брачным,
Всесилие и славу получил,
Я – царский родич и опричный кравчий.

@темы: Слэш, Стихи, Федор Басманов

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 10
В стан врага.

На утренней заре, соблюдая боевой порядок, крестоносцы выдвинулись к Цесису. Ни следа прежнего веселья, бесшабашной вольности – погружены в себя, сосредоточены, суровые лица словно окаменели. Федор ехал по правую руку от магистра, чуть позади, заставляя того оглядываться и тем самым терять уважение в глазах братьев. В этих же глазах читалась плохо скрываемая зависть к новому фавориту.
Великолепный легкий доспех облегал его тело, узкий меч, итальянской работы, висел у пояса, а мышиной масти иноходец бежал размашистым аллюром, то и дело, норовя сорваться «в карьер». Только уверенная рука опытного наездника заставляла жеребца смирить свой нрав.
Все эти подарки, наряду с кошельком золотых и драгоценным энколпионом, якобы содержавшим частичку Истинного Креста, Федор получил накануне.
-Я, мастер, не девка. За красную ленту меня не купишь.
-Это только залог моего расположения. Я надеюсь, что приняв дары, ты будешь охотнее служить братству. Ad maiorem Dei gloriam (к вящей славе Божией лат.)
Раскисшая дорога тормозила отряд, то и дело начинавшаяся морось заставляла ежиться от холода. Переход растянулся на десять дней. Встречавшиеся поселения уже не радовали, да и не похоже было, что рыцари тут желанные гости. Жители провожали их глухими проклятиями, но открыто недовольства не проявляли, по первому требованию предоставляя кров и пищу.
И вот от этого скудного пропитания, нудной тряской езды, коротких ночлегов в душных закутах, сама задумка стала казаться Федору непростительным ребячеством. Что ждало его дома – дыба и плаха, проклятие родительское, церковная анафема? За пару месяцев он таких дел наворотил, что иному и за жизнь не учинить. Участи одна хуже другой заставляли Басманова все более мрачнеть. Фюрстенберг, видя эти перемены, принимал их на свой счет. И это чрезвычайно огорчало. Он как-то сразу сдал, поникшие плечи и обвисшие усы придали ему сходство со старым псом, которого хозяин прогнал со двора. Федор намеренно не смотрел в сторону магистра, а тот искал его взглядом больной собаки.
Венден или Кесь, как называли его новогородцы, недаром считался самым ценным камнем в ожерелье укреплений Ордена. Здесь перекрещивались торговые пути из Риги, Дерпта, Пскова. Судоходная Гауя немало этому способствовала. Одетая скалистыми берегами и густыми хвойниками, поглощая многочисленные притоки, несла она свои воды в Рижский залив – богатую гавань, куда съезжались ганзейские купцы. И Венден вносил свою лепту в их благополучие. Также здесь, на протяжении уже трех веков, проходили собрания Капитула – верховных руководителей Ордена. А потому замок представлял собой и великолепную резиденцию, и отлично укрепленное боевое сооружение. Здесь принимали послов, чеканили монету, здесь проводили время в постоянных тренировочных турнирах десятки лучших воинов Ордена. В окрестностях селились наемники и вольные ремесленники. Подавив сопротивление местных племен, безжалостно вырезав всех недовольных, немцы установили свои порядки. Так, с каждым локтем каменных стен, с каждым звонким талером, постепенно разрастался и богател этот город.
Федор немало уже проехал по землям Ордена, на коротких перегонах встречались ему укрепления, содержавшиеся в безупречном порядке, охранявшиеся малочисленными, но хорошо подготовленными и вооруженными гарнизонами. Любой из них мог выдержать краткосрочную осаду, задерживая противника при движении вглубь страны. Это тоже тревожило.
И вот перед ним лежит крепость, равной которой ему еще видеть не доводилось.
Город был опоясан мощной каменной стеной с восемью круглыми башнями и пятью огромными, окованными железом, воротами. У каждых из них было имя и отряд воинов, охранявших подъездные пути. Через главные, Рижские, ворота путешественник попадал на Ливскую площадь, бойко торговавшую уже пару сотен лет назад. Церковь и кладбище были заложены тогда же. Центр площади занимал огромный колодец, за необыкновенное качество воды прозванный местными жителями – Прозрачный поток.
Но конечно сердцем Вендена был орденский замок. В свои лучшие годы, при предшественниках Фюрстенберга, были построены главные башни – Северная и Южная, приспособленные для новейшего вооружения. Толщина стен их, превышавшая две сажени, могла выдержать натиск любого осадного орудия. Кроме того были вырыты новые рвы, заполненные отведенной от реки протокой. Внутри замка - сложные системы переходов и форбургов, богатейший арсенал, запасы провизии и пруд, вырытый у предзамковых башен, все это делало крепость неприступной твердыней.
Почти бесшумно упал мост, и, громыхая подковами, отряд въехал на просторный внутренний двор, замощенный крупным булыжником. Здесь приветствовал их старый знакомец – Гинденбург.
-Мастер, да будет благословен твой путь. Мир вам, братие.
Тяжело спешившись, Фюрстенберг чуть ли не упал на руки оруженосцев, бережно подхвативших его. Они скрылись в Западной башне замка, служившей магистру личными покоями. Гинденбург проводил его тревожным взглядом. Потом обратился к Басманову.
-Ты здесь впервые, все для тебя ново. Тут существуют раз и навсегда установленные правила, нарушение коих сурово карается. А посему – жить ты пока будешь отдельно от остальных.
С этими словами он сделал Федору знак следовать за ним. Другие из их отряда уже вели лошадей на конюшни, чувствуя себя вполне привычно и уверенно. Штаден затесался среди них, оставив русского наедине со своим тюремщиком. В этом Федор почему-то не сомневался.
И будто в подтверждении нехорошего предчувствия Гинденбург повел его в подвалы замка, издавна служившие тюрьмой и пыточной. У попавшего туда не было надежды выбраться живым, он навсегда исчезал в их сочащемся сыростью мрачном нутре. Распахнув неприметную дверцу, старый немец втолкнул Басманова в тесное узилище. Когда глаза его пообвыкли к полутьме, он различил человеческие остовы, прикованные у стены цепями.
-Это изменники и еретики. Они осмелились противиться Матери нашей Церкви, прельщенные богоотступником Лютером, они же призывали народ не подчиняться Великому Магистру. А это грех пострашнее прочих. Но мы-то знали, как заставить их замолчать. Есть только две дороги отсюда – в Ад или во власть нашего господина. Все, что не подчиняется Ордену, должно быть умерщвлено.
Федор с беспощадной отчетливостью уяснил, что петля опасности уже накинута на его шею, еще немного и ему уже никогда не глотнуть вольного воздуха. Пискнула шмыгнувшая крыса, и кости одного из мертвяков с треском осыпались.
-Я услышал тебя. Отныне слово мастера для меня - закон.
Гинденбург молча кивнул, и они продолжили свой путь по подземелью. Федор уже потерял счет минутам, когда по широким ступеням они поднялись к двери, тускло светившейся серебром. После духоты и сумрака узилища, собор, куда взошли они, показался райским чертогом.
«Радуйся, узниче Христов, темницу во храм претворивый» - перекрестившись, прошептал Басманов строфу акафиста.
-Сия базилика есть усыпальница магистров нашего славного Ордена. Здесь мы молимся накануне битвы, дабы Господь ниспослал нам победу.
Рельефы с чудными зверями-драконами, надгробия усопших, наделенные портретными чертами, поражающими своей живостью, скромность и простота стен из плитняка и грубых скамеек, все это подчеркивало прежний, аскетический, дух братства.
-Никогда врагу здесь не быть. Скорее небо на землю упадет, а без воли Ордена сюда и мышь не проскочит.
Федор склонил голову в ложном смирении, пряча усмешку при сем бахвальстве. Ведь под завесою хвастовства всегда таится гибельная слабость.
Как и грозился Гинденбург, Федору отвели маленькую коморку на нижнем ярусе одной из башен предзамка. Скромный покой с узеньким окошком, с обстановкой начисто лишенной даже намека на роскошь. Только распятие, четки, открытый молитвенник да ложе под серым покрывалом, заснуть на котором было возможно, только сильно умаявшись. Крынка с водой и горбушка с отрубями – такой обед ждал его сегодня. Заскрежетал поворачиваемый ключ, и Басманов оказался один на один с неизвестностью.
Позже, ближе к полуночи, какой-то незнакомец в темной одежде, передал ему приказ магистра немедленно явиться. Он сопровождал его, освещая дорогу. Больше всего Федьке захотелось избавиться от этого, дышащего в спину, провожатого, броситься бегом вниз, и на самом быстром коне мчаться прочь отсюда. Но осознавая бесплодность, а главное последствия такой отчаянной попытки, он, глубоко вздохнув, и заставив себя нацепить личину дружелюбия, отдернул занавес в покои Фюрстенберга.
Эта огромная квадратная зала с богато декорированным звездчатым сводом, сверкающая золотом и серебром драгоценных сосудов и светильников, пестревшая яркими тканями, редкими мехами, пропитанная неведомыми ароматами, не оставляла никакой надежды на спасение души.
Магистр полулежал в широком кресле, облаченный в широкую хламиду, подбитую мехом. На медвежьей шкуре у его ног, на коленях стоял стройный оруженосец. Он, осторожно, словно драгоценную реликвию, натирал ступню старика лечебной мазью. Разросшиеся подагрические суставы причиняли тому острую боль, особенно по ночам. И сейчас, несмотря на деликатное обращение своего помощника, он мучительно морщился, невольно цепляясь за подлокотники.
Когда Федор ступил под богатую сень этого покоя, юноша не поднял головы и не прекратил своего занятия. Магистр же слабо улыбнулся, отвечая на приветствие.
-Друг мой, не потревожил ли я твой сон? – спросил он.
-Мастер, сон мой чуток, и я готов спешить по первейшему твоему требованию.
Старый пес снова обратился в волка. Он понял, что русский принимает навязанную игру, что «кнут и пряник» заставили его усвоить правила.
-Моя чаша пуста, и некому ее наполнить, - произнес он с фальшивым сожалением.
Басманов подошел к маленькому столику и, наполнив темным густым вином тяжелый кубок, с поклоном подал его магистру.
-Это меньшее, чем могу я ответить на милость твою.

@темы: Слэш, Федор Басманов