Чушь все это, однако же...

Знаки Зодиака
Телец (21 апреля - 20 мая)
Отpицательные чеpты
Упрямство, безразличие, эгоизм - вот с чего следует начать, но основной недостаток Тельца - это потакание своим слабостям, потворство своим желаниям.
Мужчины-Тельцы любят лесть и их партнерши должны заставлять себя сказать что-нибудь ласкающее их слух. Обычно они превозносят золотого тельца и чрезвычайно искусны в пользовании деньгами для удовлетворения личных целей, особенно сексуальных. Телец привлекает многих, но сам часто хочет недосягаемого - человека, который поддается его чарам за дорогую цену. Ему нужны две машины, два дома, и если не две жены, то хотя бы любовницу.
Никто так не владеет искусством денежных манипуляций, как Тельцы - владельцы дома денег.
До 29.5 лет наиболее подходящие партнеры - люди зн. Козерога и Девы. Все три - земные знаки и до 29.5 лет они все ищут случайных, немного пассивных чувственных связей. Но если Телец выбирает Деву, он должен иметь ввиду, что она красивая, но холодная.
Любят успех. Ни один знак не тратит столько сил на пустяки. С библейских времен знак Телец ассоциируется с богатством, деньгами, которые Телец притягивает к себе.
Страсть даже в более зрелые годы возникает не вдруг, а растет медленно и незаметно, но когда чувства заговорят, более чувственного знака нет. От своего выбора он не отступает.
Для Тельцов чувства и желания - одно и тоже. Увлеченность у Тельцов полная: он идет до конца, независимо от того, сладок или горек этот конец. В любви Тельца не сможет остановить ни критика, ни неудобство, ни дискомфорт, хотя в других отношениях Телец практичен.
Тельцы хотят владеть своим возлюбленным (-ой) и принадлежат им до конца.
Если действительность не соответствует идеалу, Телец проходит через ад ревности, уныния, не хочет никаких примирений и отвлечений, иногда даже может умереть из-за разбитого сердца. Могут впадать в другие крайности - "донжуанство", алкоголизм. Не идут на компромисс, не забывают и не прощают измен и обманов.
Телец рождается с сильной конструкцией и может дожить до преклонного возраста без какой-либо болезни. Не знает, где и когда остановиться, склонен слишком много работать, пить, курить, любить. При заболевании слишком долго не выздоравливает. Большинство болезней из-за чрезмерности, присуще уныние, скука, упадок духа.
Чаще, чем у других знаков, встречаются гомосексуалисты.

Вот мне и интересно, похоже это на нашего Феденьку???

@темы: Разносторонне

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 11
По мосточку да над пропастью.
Предупреждение: гомоэротизм достаточно высокого рейтинга.

Фюрстенберг только пригубил вино и тут же отдал чашу Федору.
-Одному пить не сладко. Раздели со мной сей порочный потир.
Оруженосец закончил пользовать своего господина, и, отерев его ноги шелковым лоскутом, натянул на них войлочные туфли. Магистр облегченно вздохнул – боль утихала, он свободнее расположился среди мягких подушек, и теперь, с чуть заметной лукавой усмешкой, разглядывал русского, в замешательстве стоящего перед ним. Изображенные на многочисленных картинах, что висели по стенам, епископы, папы, короли и прежние владельцы замка, казалось, также следили за ним. Молодой оруженосец, все еще сидевший на полу, смотрел на него с любопытством и тайным желанием. Он был невысок, худощав, но мускулист и ловок, полные яркие губы, смуглая кожа и лиловые, будто спелые сливы, глаза, говорили о том, что в его жилах течет итальянская кровь.
Смущенный этим пристальным вниманием, а более неизбежностью того, что должно произойти следом, Басманов глотнул пряный напиток. «Когда сам себя не чуешь, вроде и грех не во грех», - рассудил он, допивая вино. И действие его не заставило себя ждать – плечи распрямились, гордая посадка головы показала прежнюю уверенность, сменившую развеявшиеся напряжение и страхи. Федор выпил еще, ему стало жарко, и он скинул верхнюю одежду, ослабил шнуровку на вороте.
-Дитя мое, садись, - оглядевшись, Федор не нашел ни кресла, ни скамьи. Не желая унижать себя положением собаки у ног хозяина, он поднялся на ложе, что на мраморных ступенях возвышалось посреди залы. Поставив ногу в сапоге прямо на парчовое покрывало, Федор обхватил ее руками и положил подбородок на колено. Вызовом и упрямством дышала его фигура. Магистр понимающе кивнул.
-Что с тобой? Поделись своими думами. Исповедовать братьев есть моя прямая обязанность.
-Ты ошибаешься, мастер. Я всем доволен, и не устаю благодарить Господа за свою судьбу. Разве что, жалею, что до сих пор не удалось мне проявить себя во славу Рима.
-Это успеется, - старый лжец, конечно же, раскусил его, но до поры решил потакать, - Отдохнешь, освоишься, ведь наше воинское мастерство тебе плохо ведомо, многому надо учиться.
-Ты прав, о таких науках я и не слыхивал, - ядом капнуло с уст Басманова.
-Никогда не жалей о совершённом, что было, то прошло, что будет, то неизвестно, - не смущаясь, продолжал магистр. И поблескивающие тусклой позолотой рам портреты одобряли его, соглашаясь с каждым словом.
-Есть день, есть ночь, есть жизнь, есть смерть. Если простится одна провинность, простится и сотня. Я долго живу, много видел.
И снова этот голос, обладавший непонятной, подчиняющей, силой, обволакивал, рождая откуда-то из глубины восхитительное ощущение вседозволенности, всемогущества, пьянящий крепче любого напитка вкус неотвратимости греха, коего Федор ужасался и жаждал все более.
-Часто, слишком часто, западня, что строим мы другим, оборачивается ловушкой для себя самого. Все, что дается нам с легкостью, оборачивается после нам же во вред. Искупай скверну скверною, окаянство еще большим согрешением. Ступив на шаткий мостик греха, не бойся сделать следующий шаг, не оглядывайся назад, ибо только так можно перейти пропасть Ада.
Почувствовав чью-то близость, Басманов с трудом открыл смежившиеся ресницы. Оруженосец магистра оказался рядом, на расстоянии вытянутой руки, совершенно бесшумно. Он тоже избавился от кафтана, и теперь нервно теребил шейный плат, развязывая узел. Отсвет горящего камина плясал в его зрачках адовым пламенем. Федор отпрянул назад, не удержался и упал спиной на постель. И вот легкая ткань накинута на глаза и завязана узлом на затылке, а ловкие пальцы уже стаскивают сапоги и дергают поясной ремень. Руки московита взметнулись вверх и бессильно упали, так и не оказав сопротивления, потому что юный оруженосец начал лизать пальцы его ног, от чего тело Федора охватила сладостная дрожь. Умелый язык, творивший немыслимое, уже переместился на изнанку стопы. Басманов вскрикнул от нежной щекотки, и в паху стало тесно до боли. «И не введи нас во искушение» - запоздало, раненой птицей, застучало в висках. А мучитель, изощренный в пытках блаженства, уже переместился выше, вылизывая ему живот и грудь. Задравши на Федоре рубаху, он лишил того последней возможности бороться. Теперь руки его были стиснуты крепким льном, глаза плотно закрыты, ноги стреножены спущенными штанами. Он мог только стонать и беспомощно вздрагивать, когда искусный развратник находил какое-нибудь особо чувствительное местечко на его теле. Через четверть часа, показавшейся ему вечностью, он уже был готов умолять прекратить эти истязания, готов был на любое непотребство, лишь бы достигнуть упоительного апогея страсти. Почувствовав это, юноша, ерзавший на нем, сволок оставшуюся одежду и, плеснувши на истекавший любовной влагой Федькин уд ароматного масла, направил его в ложбинку собственного зада. От горячей бархатной тесноты, охватившей его причинное место, от быстрых размеренных подмахиваний, Басманов закричал в полный голос. Изнывая и злясь невозможностью прикоснуться, задать свой ритм, он невольно подстраивался под своего неутомимого растлителя. Ему оставалось только всхлипывать и, захлебываясь собственной слюной, задыхаться от срывающегося дыхания. Трясясь, как в лихорадке, вытягивая ноги со скрюченными от желания пальцами, он все более приближался к упоительному восторгу самозабвения. Наконец мир под закрытыми веками взорвался, рассыпаясь на тысячи сверкающих брызг.
«Во гресе моем почил аз...»
С первым вздохом нового, перерожденного, существованья он услышал:
-Теперь ты понимаешь, сколь отраден бывает проступок, обратного хода отныне нет.

@темы: Федор Басманов, Слэш

---

Откровенный плагиат, увы, мне...

"И умоляю Вас - не читайте советских газет перед едой." Булгаков М. А.
Или о том как вредно на ночь перечитывать Толстого А. К.


После Полоцка.

В поход решился русский царь,
Влекомый мигом прежней славы,
Чтоб кровью окропить алтарь,
Людей соседней с ним державы.
И войско сбирает он, кинувши кличь,
Бок о бок шагают пскович и москвич,
Навстречу из Новогорода,
Басманов идет, воевода.

Он видный вояка, с ним сын молодой,
Прекрасный и ликом, и станом,
Под ним легконогий жеребчик гнедой,
Покрытый жемчужным гайтаном.
Их жестом к себе Иоанн подозвал:
«Зачем, Алексей, ты мальчишку скрывал?!
Он чести монаршей достоин,
И свиту украсит собою».

Боярин кивнул, ухмыляясь в усы,
Польщенный высоким вниманьем.
Поможет в карьере послушливый сын,
Покорный отцовским желаньям.
«Ступай же, не бойся, раз царь приказал»,
Так сыну, целуя, Басманов сказал.
«И помни, Федюша, что батьку любя,
Царя почитай все ж превыше меня».

Но сын отвернулся, алея лицом,
«К чему мне твои наставленья»,
Он не был давно откровенен с отцом:
«Мне чужды любые смущенья,
И царскую волю исполню шутя,
Не отрок я, батька, уже, не дитя,
Я буду любить Иоанна,
Когда так награда желанна».

Он к бранному делу давно был готов,
И к службе созрел царедворской,
Но сорок сойти бы могло здесь потов,
Преж чин получил он отцовский.
Ан рано отведал он сладость греха,
Красивых холопьев в постелю таскал,
Родителя бдительность чтоб усыпить,
Их после велел втихаря он топить.

И вот он при должности, возле царя,
Его охраняет ревниво.
И рвением искренним к месту горя,
Других оттесняет ретиво.
И царь уж не мыслит себя без него,
Он другом становится между врагов.
Как солнечный луч средь туманов –
Хорошенький Федька Басманов.

Он сказку расскажет, он песню споет,
Тревоги развеет, печали,
К нему государя, как к девке, влечет –
Такое возможно едва ли…
Вот локон развился, вот вскинулась бровь,
И это уже не влеченье – любовь.
«А очи ведь столь были сини,
У любушки, Анастасии!»

И, с духом собравшись, напившись вина,
Прельстителя царь призывает.
В окно заглянула злодейка-луна,
И трель соловей разливает.
«Послушай, Федюша, поближе иди».
О Боже, меня ты в искус не вводи!
Лишь дай ощутить мне блаженства экстаз,
К устам его ярким припав только раз.

Но сам соблазнитель к нему уж идет,
С развратной и дерзкой улыбкой,
И руку монарха в свою он берет,
Дрожала та пойманной рыбкой.
«Ну, что ты, мужайся, мой Царь-Государь,
Себя ты за слабость теперь не ругай,
На ложе твоем, ублажая тебя,
За страшный сей грех отвечаю лишь я».

Под утро уснул, утомившись, Иван,
Обняв худощавое тело,
Он плотью своей не подметил обман,
Ночь скрыла постыдное дело.
Его совратитель чуть дышит, не спит,
Хоть кровь его адовой лавой кипит.
«Так страсти запретной познав апогей,
Подвластен отныне царь воле моей!».

@темы: Федор Басманов, Слэш, Стихи

---

И это все о нем...

Размышления на тему карьерного роста:

По воле грозного царя
Я занял место выше многих.
Лишь только власть боготворя,
Я - нарушитель правил строгих.

Я искушен в делах любви,
Не новичок и в ратном деле,
Но страсти нет в моей крови,
И нет души в развратном теле.

Что мне друзья, что мне враги,
Когда мне золото дороже.
Пытай, руби, насилуй, жги,
И здесь миндальничать негоже.

Предать, обманом подвести
Под гнев жестокого тирана,
Ничто не сможет их спасти
От смертоносного аркана.

Так зная службу назубок,
То палачом, то скоморохом,
Я жизни тонкий волосок,
Последним обрываю вздохом.

Ведь государь в тенетах чар моих,
Его уста, глаза и уши,
Не допуская до себя других,
Моими будут видеть, говорить и слушать.

Мне стоит только бровью повести,
И князь казнен, боярин сгнил в темнице.
Покуда будет красота цвести,
То сердце деспота в моей деснице.

Приобретя высокий чин,
И закрепив успех союзом брачным,
Всесилие и славу получил,
Я – царский родич и опричный кравчий.

@темы: Федор Басманов, Слэш, Стихи

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 10
В стан врага.

На утренней заре, соблюдая боевой порядок, крестоносцы выдвинулись к Цесису. Ни следа прежнего веселья, бесшабашной вольности – погружены в себя, сосредоточены, суровые лица словно окаменели. Федор ехал по правую руку от магистра, чуть позади, заставляя того оглядываться и тем самым терять уважение в глазах братьев. В этих же глазах читалась плохо скрываемая зависть к новому фавориту.
Великолепный легкий доспех облегал его тело, узкий меч, итальянской работы, висел у пояса, а мышиной масти иноходец бежал размашистым аллюром, то и дело, норовя сорваться «в карьер». Только уверенная рука опытного наездника заставляла жеребца смирить свой нрав.
Все эти подарки, наряду с кошельком золотых и драгоценным энколпионом, якобы содержавшим частичку Истинного Креста, Федор получил накануне.
-Я, мастер, не девка. За красную ленту меня не купишь.
-Это только залог моего расположения. Я надеюсь, что приняв дары, ты будешь охотнее служить братству. Ad maiorem Dei gloriam (к вящей славе Божией лат.)
Раскисшая дорога тормозила отряд, то и дело начинавшаяся морось заставляла ежиться от холода. Переход растянулся на десять дней. Встречавшиеся поселения уже не радовали, да и не похоже было, что рыцари тут желанные гости. Жители провожали их глухими проклятиями, но открыто недовольства не проявляли, по первому требованию предоставляя кров и пищу.
И вот от этого скудного пропитания, нудной тряской езды, коротких ночлегов в душных закутах, сама задумка стала казаться Федору непростительным ребячеством. Что ждало его дома – дыба и плаха, проклятие родительское, церковная анафема? За пару месяцев он таких дел наворотил, что иному и за жизнь не учинить. Участи одна хуже другой заставляли Басманова все более мрачнеть. Фюрстенберг, видя эти перемены, принимал их на свой счет. И это чрезвычайно огорчало. Он как-то сразу сдал, поникшие плечи и обвисшие усы придали ему сходство со старым псом, которого хозяин прогнал со двора. Федор намеренно не смотрел в сторону магистра, а тот искал его взглядом больной собаки.
Венден или Кесь, как называли его новогородцы, недаром считался самым ценным камнем в ожерелье укреплений Ордена. Здесь перекрещивались торговые пути из Риги, Дерпта, Пскова. Судоходная Гауя немало этому способствовала. Одетая скалистыми берегами и густыми хвойниками, поглощая многочисленные притоки, несла она свои воды в Рижский залив – богатую гавань, куда съезжались ганзейские купцы. И Венден вносил свою лепту в их благополучие. Также здесь, на протяжении уже трех веков, проходили собрания Капитула – верховных руководителей Ордена. А потому замок представлял собой и великолепную резиденцию, и отлично укрепленное боевое сооружение. Здесь принимали послов, чеканили монету, здесь проводили время в постоянных тренировочных турнирах десятки лучших воинов Ордена. В окрестностях селились наемники и вольные ремесленники. Подавив сопротивление местных племен, безжалостно вырезав всех недовольных, немцы установили свои порядки. Так, с каждым локтем каменных стен, с каждым звонким талером, постепенно разрастался и богател этот город.
Федор немало уже проехал по землям Ордена, на коротких перегонах встречались ему укрепления, содержавшиеся в безупречном порядке, охранявшиеся малочисленными, но хорошо подготовленными и вооруженными гарнизонами. Любой из них мог выдержать краткосрочную осаду, задерживая противника при движении вглубь страны. Это тоже тревожило.
И вот перед ним лежит крепость, равной которой ему еще видеть не доводилось.
Город был опоясан мощной каменной стеной с восемью круглыми башнями и пятью огромными, окованными железом, воротами. У каждых из них было имя и отряд воинов, охранявших подъездные пути. Через главные, Рижские, ворота путешественник попадал на Ливскую площадь, бойко торговавшую уже пару сотен лет назад. Церковь и кладбище были заложены тогда же. Центр площади занимал огромный колодец, за необыкновенное качество воды прозванный местными жителями – Прозрачный поток.
Но конечно сердцем Вендена был орденский замок. В свои лучшие годы, при предшественниках Фюрстенберга, были построены главные башни – Северная и Южная, приспособленные для новейшего вооружения. Толщина стен их, превышавшая две сажени, могла выдержать натиск любого осадного орудия. Кроме того были вырыты новые рвы, заполненные отведенной от реки протокой. Внутри замка - сложные системы переходов и форбургов, богатейший арсенал, запасы провизии и пруд, вырытый у предзамковых башен, все это делало крепость неприступной твердыней.
Почти бесшумно упал мост, и, громыхая подковами, отряд въехал на просторный внутренний двор, замощенный крупным булыжником. Здесь приветствовал их старый знакомец – Гинденбург.
-Мастер, да будет благословен твой путь. Мир вам, братие.
Тяжело спешившись, Фюрстенберг чуть ли не упал на руки оруженосцев, бережно подхвативших его. Они скрылись в Западной башне замка, служившей магистру личными покоями. Гинденбург проводил его тревожным взглядом. Потом обратился к Басманову.
-Ты здесь впервые, все для тебя ново. Тут существуют раз и навсегда установленные правила, нарушение коих сурово карается. А посему – жить ты пока будешь отдельно от остальных.
С этими словами он сделал Федору знак следовать за ним. Другие из их отряда уже вели лошадей на конюшни, чувствуя себя вполне привычно и уверенно. Штаден затесался среди них, оставив русского наедине со своим тюремщиком. В этом Федор почему-то не сомневался.
И будто в подтверждении нехорошего предчувствия Гинденбург повел его в подвалы замка, издавна служившие тюрьмой и пыточной. У попавшего туда не было надежды выбраться живым, он навсегда исчезал в их сочащемся сыростью мрачном нутре. Распахнув неприметную дверцу, старый немец втолкнул Басманова в тесное узилище. Когда глаза его пообвыкли к полутьме, он различил человеческие остовы, прикованные у стены цепями.
-Это изменники и еретики. Они осмелились противиться Матери нашей Церкви, прельщенные богоотступником Лютером, они же призывали народ не подчиняться Великому Магистру. А это грех пострашнее прочих. Но мы-то знали, как заставить их замолчать. Есть только две дороги отсюда – в Ад или во власть нашего господина. Все, что не подчиняется Ордену, должно быть умерщвлено.
Федор с беспощадной отчетливостью уяснил, что петля опасности уже накинута на его шею, еще немного и ему уже никогда не глотнуть вольного воздуха. Пискнула шмыгнувшая крыса, и кости одного из мертвяков с треском осыпались.
-Я услышал тебя. Отныне слово мастера для меня - закон.
Гинденбург молча кивнул, и они продолжили свой путь по подземелью. Федор уже потерял счет минутам, когда по широким ступеням они поднялись к двери, тускло светившейся серебром. После духоты и сумрака узилища, собор, куда взошли они, показался райским чертогом.
«Радуйся, узниче Христов, темницу во храм претворивый» - перекрестившись, прошептал Басманов строфу акафиста.
-Сия базилика есть усыпальница магистров нашего славного Ордена. Здесь мы молимся накануне битвы, дабы Господь ниспослал нам победу.
Рельефы с чудными зверями-драконами, надгробия усопших, наделенные портретными чертами, поражающими своей живостью, скромность и простота стен из плитняка и грубых скамеек, все это подчеркивало прежний, аскетический, дух братства.
-Никогда врагу здесь не быть. Скорее небо на землю упадет, а без воли Ордена сюда и мышь не проскочит.
Федор склонил голову в ложном смирении, пряча усмешку при сем бахвальстве. Ведь под завесою хвастовства всегда таится гибельная слабость.
Как и грозился Гинденбург, Федору отвели маленькую коморку на нижнем ярусе одной из башен предзамка. Скромный покой с узеньким окошком, с обстановкой начисто лишенной даже намека на роскошь. Только распятие, четки, открытый молитвенник да ложе под серым покрывалом, заснуть на котором было возможно, только сильно умаявшись. Крынка с водой и горбушка с отрубями – такой обед ждал его сегодня. Заскрежетал поворачиваемый ключ, и Басманов оказался один на один с неизвестностью.
Позже, ближе к полуночи, какой-то незнакомец в темной одежде, передал ему приказ магистра немедленно явиться. Он сопровождал его, освещая дорогу. Больше всего Федьке захотелось избавиться от этого, дышащего в спину, провожатого, броситься бегом вниз, и на самом быстром коне мчаться прочь отсюда. Но осознавая бесплодность, а главное последствия такой отчаянной попытки, он, глубоко вздохнув, и заставив себя нацепить личину дружелюбия, отдернул занавес в покои Фюрстенберга.
Эта огромная квадратная зала с богато декорированным звездчатым сводом, сверкающая золотом и серебром драгоценных сосудов и светильников, пестревшая яркими тканями, редкими мехами, пропитанная неведомыми ароматами, не оставляла никакой надежды на спасение души.
Магистр полулежал в широком кресле, облаченный в широкую хламиду, подбитую мехом. На медвежьей шкуре у его ног, на коленях стоял стройный оруженосец. Он, осторожно, словно драгоценную реликвию, натирал ступню старика лечебной мазью. Разросшиеся подагрические суставы причиняли тому острую боль, особенно по ночам. И сейчас, несмотря на деликатное обращение своего помощника, он мучительно морщился, невольно цепляясь за подлокотники.
Когда Федор ступил под богатую сень этого покоя, юноша не поднял головы и не прекратил своего занятия. Магистр же слабо улыбнулся, отвечая на приветствие.
-Друг мой, не потревожил ли я твой сон? – спросил он.
-Мастер, сон мой чуток, и я готов спешить по первейшему твоему требованию.
Старый пес снова обратился в волка. Он понял, что русский принимает навязанную игру, что «кнут и пряник» заставили его усвоить правила.
-Моя чаша пуста, и некому ее наполнить, - произнес он с фальшивым сожалением.
Басманов подошел к маленькому столику и, наполнив темным густым вином тяжелый кубок, с поклоном подал его магистру.
-Это меньшее, чем могу я ответить на милость твою.

@темы: Федор Басманов, Слэш

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Глава 9
Ворожба.

Не успели возвернуться, как магистр послал за ними. Фюрстенберг, епископ Вейланд, еще с десяток рыцарей сидели за столом, который устилали какие-то свитки и развернутая карта. Лица у всех встревоженные, по всему видать переговоры были тяжкие.
-Подойди, - приказал магистр Федору. Тот, смиренно поклонившись, встал рядом.
-Князь Московский нам войной пригрозил, мол, должок за нами вельми велик. Нами уже посланы гонцы к его Святейшеству, Папе, и к Великому императору Фердинанду, и к его Светлости, королю Густаву. Так что Орден не останется без защиты. Но ландтаг настаивает на сборе денег. Не будем им в том препятствовать, - вот так, без утайки выложил все, хвастая своей силою и хитростью.
-Ты же подскажи, где может твой царь собирать войска, - епископ пододвинул карту.
Федор, не будучи шибко силен в науке чтения карт, с недоумением воззрился на пестрое полотнище, и, водя пальцем, пытался прочесть мудреные названия. Голубые жилы - реки, зеленые пятна – то леса и болота, красные башенки – поселения, стал вскоре он узнавать очертания нарвского берега, вот и озеро Чудское, а там и Новгород.
-Думаю, поначалу пойдет он с малым войском на граничные крепостицы, вот их и надо усилить. Осадой пойдет. Я не знаю точно, но, кажется, нету лада между воеводами царскими, а посему большой поход ему быстро не собрать.
-Я так и думал, - самодовольно ухмыльнулся Фюрстенберг. – Московит с крымцами увяз, Орден ему не по зубам.
Герман Вейланд хмыкнул презрительно, и, поднявшись, сказал: «Богу в уши слова твои, мастер. А дань мы все же соберем».
Уже под утро, распустив Совет, магистр велел Басманову остаться. Холодея внутренне, Федор старался ни чем не выдать своего страха.
-Я знаю, ты сердишься на меня….
-Мастер, я…..
-Не перебивай! Если то, что случилось, тебя оскорбило - прости. Греха на тебе нет, не кори себя, не мучай сомненьями. Но будь честен, ведь тело твое не врет. Я опоил тебя, но даже под действием зелья немногие так страстны и горячи как ты.
Этот умный, зачерствелый в суровой жизни, немолодой мужчина признавался в своей слабости перед зеленым юнцом.
-Ты так красив, что я начинаю сомневаться, не подослан ли ты Дьяволом мне во искушение и на погибель. Тебе никто не причинит зла, и хоть голос разума, да и епископ тоже, - Фюрстенберг горько скривился, - убеждают избавиться от тебя, я не могу.
Схватив Федора за руку, он продолжал: «Оставайся, не беги меня. Я давно никого не просил, мои желания спешат исполнять. Но тебя я не хочу заставлять, просто будь рядом».
-А этот мальчишка? – вспомнил Басманов наглого служку.
-Он более тебя не побеспокоит, я велел высечь его и отправить домой.
-Значит, теперь я буду наполнять твою чашу, мастер?
-Только если на то будет твое желание, Тео.
-Я пойду, - высвободил руку Федор, - спать хочу.
-Через пару дней я покажу тебе мой лучший замок и моих лучших воинов, - вдогонку крикнул магистр.
«Значит, я успею повидаться с колдуном» - только и подумал русин, проваливаясь в сон.
Басманов – дитя своего времени, и поэтому вера его была более верой сказок, мифов, волшебных заклятий. Верой Средневековья, полной мрачных суеверий и трепетного ожидания чудес. Сами молитвы воспринимались им как заклинания, как некие магические формулы. Тот, кто умел произносить эти слова, воспринимался им с боязливым уважением, будь то священник или ведун. И поэтому, незаметно покинув город в полуночный час, он быстрым шагом направлялся на одинокую мызу. Полная луна светила в спину, заставляя Федора оглядываться и прислушиваться, содрогаясь от предчувствия чего-то страшного. Вот и проход в ограде. Трясущимися пальцами он ухватился за медное кольцо, дергая его на себя, но дверь не поддавалась. И тогда раздался жуткий протяжный вой. Волк плакал, хохотал, невидимый, выводил немыслимую песню, призывая бесов. К нему присоединился второй. Федор давно бросился бы со всех ног прочь, но он словно прирос к земле. Даже про нож забыл, спрятанный за голенище сапога. Сколько бы он так стоял, неизвестно, если бы дверь не распахнулась, и на пороге не появился старик.
-Пришел-таки, не испужался, - в голосе чухонца сквозила издевка. Он и не думал больше кланяться да причитать, задабривая молодого боярина. Наоборот, голос его обрел диковинную, подчиняющую, силу, горб распрямился, он, будто пару десятков сбросил.
И это вывело парня из охватившего его оцепенения.
-Не из пугливых! Чего захочу, после не отступлюсь. Только и ты слово держи.
-Пойдем-ка, - старик толкнул Федора вперед, побуждая идти шибче. Сам-то он, похоже, видел во тьме точно филин, а вот Басманов пару раз чуть не упал, спотыкаясь. Ночное светило затянуло облаками, и повисла вязкая промозглая мгла.
-Хоть глаз коли, - Федор чертыхнулся, наткнувшись на бревенчатую стену какой-то низкой постройки – то ли овин, то ли хлев.
-Пригнись, - предупредил колдун, снова бесцеремонно пихая русского.
В нос ударил запах натопленной бани, после ночной прохлады бросило в пот. Чертями подмигивали еще теплые уголья.
-Скидай с себя все да на лавку ложись, - велел старик, - да зенки-то не пяль, не ча тебе на меня глядеть, еще помрешь со страху.
Не переча, Федор быстро разоблачился и лег на добела выскобленную лавку, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
Колдун, что-то невнятно бормоча, плеснул из деревянной бадейки на теплившийся камелек. Тут же баня наполнилась клубами горячего пара, остро запахло травами. Федору стало тяжело дышать, голова закружилась, он попытался встать, спасаться, инстинктивно, зверем, чуя опасность. Но тут, же снова свалился ничком, впадая в странное, безучастное, состояние. Раздался мелодичный звон – это колдун, схвативши свой странный посох, начал кружиться вокруг печи и запел, сменяя чуть слышный мотив громкими нечеловеческими криками и рыданиями. Огонь разгорался все ярче и ярче, чудодей убыстрял свое кружение, завывая и вскидывая посох.
-Выходите, покажитесь, Каммо, Калма – дети ночи,
мне поведайте, что будет, что вы спрятали от смертных!
Тапио и мудрый Хийси, из дремучей Тапиолы,
из чертогов Туонелы, чья вода чернее яда, яда от гадюки злобной,
расскажите мне, что ждет нас через год, и два, и больше!
Ютас, Пиру, Кейтолайнен, Миэликки – дева леса,
Все тотчас ко мне спешите, на вопросы дать ответы!
И вдруг с бешеным видом он стал голыми руками хватать горящие головешки.
-Пану, светлое созданье, мне в моих трудах поможешь!
И с этими словами швырнул горсть раскаленных углей прямо на обнаженное тело юноши. Басманов дернулся, со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Ад разинул пасть и дышал ему в лицо.
-Смотри, смотри! – сквозь затуманенное сознание, издали, послышался голос колдун. И он действительно увидел – смело прорезая голубой воздух острыми крыльями, сапсан стремительно набирал высоту. Неожиданно он упал камнем вниз, короткая схватка, и, оставляя за собой ворох белых окровавленных перьев, закувыркалась и рухнула оземь белая лебедь. Ликующий сокол с радостным криком опустился терзать добычу, как вдруг боком подскочил черный ворон, гаркнул, сверкнул глазом. Сапсан зашипел, забил сильными крылами, отгоняя соперника, но тут с шумом и клекотом появился белый кречет. И не стало ни сапсана, ни ворона….
Федор очнулся, когда его окатило студеной водой. Хотя он мог лишь догадываться, что это вода и что она холодна, ведь тело его все еще ничего не чувствовало, а дух только-только вернулся из путешествия в иные миры.
Глиняная плошка стукнула обо все еще крепко стиснутые зубы.
-Пей, - приказал старик. Отвратительно на вкус пойло окончательно возвратило Басманова к жизни. Он с трудом сел, едва переведя дыхание, умолкая, запинаясь, пересказал колдуну видение.
-Как сие толковать?
Старый шаман молчал. На корточках он сидел у начавшего затухать огня, и не понятно было, что затаилось в его косматой голове.
-Плохо, ilkeä kohtalo (злая доля фин.) - наконец проронил он, и снова умолк.
-Говори толком, не томи! – теряя терпение, прикрикнул русский.
-Высоко взлетишь, да недолго летать будешь. Берегись черного человека, из дальних земель. А пуще опасайся царских милостей. Белый кречет – птица царская, и рядом с ней тебе не бысть.
Ледяной озноб пробежал по спине Федора, острыми когтями скребнуло по сердцу лихо.
-Ну, это мы еще посмотрим, - процедил он, и потянулся за одеждой.
-Погодь, - остановил его старик, внимательно рассматривая в потемках. На белой коже алели следы ожогов.
-Ранен будешь, тут и тут, - он ткнул пальцем, растравляя боль, - но живым останешься.
-И на том спасибо, - сунув в подставленную ладонь деньгу, Басманов выбрался наружу, где вовсю хлестал ливень.
«Дождик – это не беда, дождик – Божия вода» - напоследок буркнул колдун, пробуя монету на зуб.

@темы: Басманов Федор

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Предупреждение: помимо уже перечисленных, имеет место гомоэротизм не самого высокого рейтинга, а также обилие фраз на иноземных языках, писаных латиницей, многих это раздражает, так что заранее извиняюсь.

Глава 7
Новое грехопадение.

Ведомый своими безмолвными проводниками, Федор попал в святую святых – личные покои магистра. Все здесь служило для отдыха и неги – и потолки, украшенные деревянной резьбой на темы германских легенд – почти четыре года лучшие немецкие резчики трудились над ними, и причудливые бронзовые светильники – лампадофоры, заправленные оливковым маслом, и положенные друг на друга ковры и шелковые подушки. В алькове, под резным же балдахином, стояло богатое ложе. Золотное шитье и куничий мех покрывали его. На стенах – не суровые святые мужи, не Пречистая Дева, нет, резвились там голозадые младенцы, игриво целящиеся из лука или разбрасывающие розы и лилеи. А в огромных глиняных горшках росли живые деревья, на которых были и невиданные солнечные плоды, и цветы с удивительным ароматом. На витых шнурах висели клетки с птицами, щебетавшими на разные лады.
-Сие лоно Авраамово или врата преисподней?
-Не страшись ничего и не спрашивай, - один из рыцарей усадил юношу на постель, другой же возжег бронзовую треногую курильню.
-Вот возьми, - в маленьком серебряном ларчике были какие-то черные блестящие кругляшки, - надо съесть.
-Что такое? Не отрава ли? – ибо снадобье более походило на козьи орешки, чем на ключ от тайн мирозданья.
Но немец, понимая недоверие, сам надкусил странную пилюлю, таковую же да еще зеленоватый порошок, он всыпал в чашу курильницы. Покой тут же наполнился сладковатым дурманящим ароматом. Федор взял предложенное. На вкус оно оказалось точно смола.
-Брат мой, - спросил рыцарь, что сел рядом, - прошли ли твои тревоги, изведал ли ты покой?
-Я покоен, - прошло совсем немного времени, но какая-то приятная томность овладела им.
-Готов ли ты к откровениям, чтобы не ждало тебя?
-Готов.
-Тео, разрешишь ли так звать тебя? – вопрошал некто третий, и противиться ему не было ни сил, ни желания.
-Да, да….
-Тео – Дар Божий!
Руки и ноги уже не слушались, Федор лег на высокие подушки, веки его смежились, он слушал и слушал тихий голос, сулящий ему неземное блаженство и наслаждение. И произошедшее после казалось ему в тот миг приятным и правильным.
......................................................................................................................................................................................................................
Среди ночи Басманов очнулся от жажды и холода. Сумрачно в покое, тихо. Нагую плоть свело ледяной судорогой, сердце готово выпрыгнуть из груди, липкий пот выступил на лбу. Неужто все было на самом деле?! Со смесью отвращения, стыда и отчаяния Федор вспоминал события минувшей ночи. Откуда ему было знать пагубное и непреодолимое действие арапского любовного зелья и снадобья, что зовется чарас, вкусив которого человек может и со скалы прыгнуть, и по горлу себя полоснуть. Все как во сне страшном привиделось. Он застонал в голос.
Тут же вошел кто-то.
-Что тебе? – в темноту крикнул Федор, кутаясь в меховое одеяло.
-Мастер велел позвать тебя в купальню, - это был юный виночерпий магистра. Он снова нацепил свою мышастую рясу, и хитрая мордочка его являла миру образчик постного смирения.
У Басманова возникло желание окунуть этого наглеца в кипяток с господином его вместе, и еще с десятком рыцарей заодно. Однако он сполз с постели, и, зябко переступая босыми ногами по стылому камню, поплелся за мальчишкой.
В подвале с низким стрельчатым потолком стояла огромная лохань, исходящая ароматным паром, в камине жарко трещали дрова, на стенах чадили факелы, остро пахнувшие сосной.
-Уходи, - велел он, и парнишка, с заминкой, но подчинился.
Не без удовольствия погрузился Федор в теплую воду, согреваясь телом, но все еще содрогаясь внутренне. До красноты, до боли тер он плечи, грудь, спину, живот, бедра, словно кожу хотел содрать с оскверненного тела, плескал в лицо, и все не мог смыть с себя порочных прикосновений, самого смрада греховного соития. К тому же стало очевидным, что несколько дней наездник из него некудышний. Басманов ударил кулаком, расплескивая воду.
-А ведь немчин упреждал меня!
Но все проходит. Не имея ничего лучшего для утоления жажды, юноша налил себе вина из предусмотрительно оставленного поблизости кувшина. Потом еще, и еще. И снова начал падать в сон, когда чьи-то легкие прикосновения разбудили его.
Федор резко обернулся, хватая незнакомца за руку. Это был прежний слуга магистров. В руках его – костяная гребенка, на шее висела простыня.
-Разрешишь ли помочь тебе?
Желание гнать парня пропало, к тому же от ладоней его исходило приятное, ласковое тепло. И он позволил чесать свои густые кудри, размять нывшие плечи, а потом и осторожно отереть чистой тканью. И снова уже знакомое похотливое возбуждение охватило его. Словно все тело его вдруг сделалось уязвимым для нечистых помыслов, и в чресла бесы вселились. Чтобы скрыть свое состояние, он, оборачиваясь влажным полотном, нарочито грубо спросил:
-Что одежу не подал?
-А желаешь ли ты облачаться? Может что иное потребно тебе?
И дернул простыню вниз.
Последняя преграда соскользнула с бедер Федора, обнажая постыдно восставшее очевидное. Не говоря не слова, паренек опустился на пол, и крепко обхватив ягодицы русина, взял его причинное место в рот. От яркого ощущения, пронизавшего Федора, он, вместо того, чтобы оттолкнуть развратного малого, только глубже толкнулся в его глотку. И это было встречено сладострастным возгласом. Запрокинув голову, едва держась на дрожащих ногах, Федор весь отдался мучительному удовольствию. Казалось, пытка сия будет продолжаться вечно, но….
-Понравилось тебе? – спросил нечестивец, отирая губы. В глазах его плясали черти, и весь он дышал распаленным желанием.
-Вон! Пошел вон! – опомнившись, по-бабьи взвизгнул Басманов, отпихивая от себя гнусную тварь. Оскоромиться, опоганиться дважды, в силах ли он снесть такой грех.
Служка, обиженно шмыгая разбитым носом, удалился.
Гнев душил Басманова, крича проклятия, вбежал он в покои магистра. Пугливые холопья-эсты кинулись прочь. Федор желал немедля скрестить клинок с обидчиком. Но и тут мудрое провидение послало ему Штадена.
-Полно, полно, - встал он на пути, - уймись, друже. Не сотвори непоправимого.
Басманов толкнул его в грудь, но тот устоял, набычившись.
-Где меч мой?
-Что в сабле толку, коли срам не закрыт, - нагло ответил немец.
И это едкое замечание охладило пыл юноши, уняло гнев.
Застыдившись, он искал, чем прикрыться.
-Так-то лучше будет, - с этими словами Генрих стянул с себя верхнее платье и накинул ему на плечи.
Уже в келье своей, Федор спросил: «Где эти?»
Речь шла о рыцарях.
-Посол от твоего великого князя объявился, тута он, в замке. Так все там – ландраты съехались, выборные.
-Посол, а кто, кто прибыл-то? – только что дышавшее злобой лицо, отразило испуг.
-Да я почем знаю, - отмахнулся Штаден.
Федор торопливо одевался, путаясь в непривычной шнуровке и застежках. Справившись, наконец, натянул сапоги.
-С непокрытой головой и на люди выйти зазорно, - проворчал он, запахнувшись в плащ.
Штаден, неразлучный с фляжкой, хлебнул и протянул Федору.
-Утих? Ты сюда зачем попал? В «божьи дворяне» записаться? Или за иной нуждой?
Хитрые глазки буравили, словно под кожу лезли.
-А ты как думаешь?
-Думаю, что не прост ты, Федор Алексеич, и непростое замыслил. А такое по горячке не содеют.
-Вольно тебе рассуждать, если б знал только, что они творят?!
-Знаю! Знаю…, и не велика в том беда. Жив ты, цел, а магистр тебя теперь приблизит. Это токмо для пользы.
Федор сжав кулаки, выдавил сквозь зубы: «Уже…приблизил».
-Кому что дано. Знать, так тебе на роду написано. Ведь не остерегся.
-Да кабы я знал!
-То что? За отцовым хребтом бы вечно отсиживался?
Прав был проклятый немец, прав.
-Здесь никто тебя нечестивым деянием не попрекнет, а другим о том и знать без надобности. Не стоит тебе сегодня по замку рыскать, послы московские задержаться, так вдруг со знакомцем каким столкнешься. Этих-то не отправишь на дыбу.
-Здесь что ли быть?
-Пойдем-ка, развеемся. Охолонешь головкой.


Глава 8
Братья-волки.

Посольские ожидали своего предводителя на площади перед епископским замком. По закону никто не смел проходить по территории Ордена с оружием, однако русские были при бердышах и саблях. Несколько лет назад ливонцам удалось обманом отсрочить выплаты дани, теперь же царь требовал 12 бочек золота. Чтоб не столкнуться с ними нос к носу, Штаден вывел Федора через малые, западные, ворота.
-Не ко времени мы здесь оказались, того и гляди войной пойдет твой царь.
Басманов молчал. Пока Адашев раскачается, много воды утечет – побряцают железом, да и восвояси уберутся – не понаслышке знал, что соотечественники только в обороне крепки, в родном дому и стены помогают. А чтобы осаду держать али в поле выйти, те премудрости давно утрачены.
-Зришь реку, - начался ледоход, и бурное течение несло рыхлые льдины и черные коряги, - впадает она в озеро, что Чудским зовут. А народ местный – чудью. Там великий предок государя нашего, Святой благоверный князь Александр, большую победу взял над немецким орденом. Ко дну пошли твои рыцари. А город этот тоже наш – его князь Ярослав основал. Юрьев это, а не Дерпт.
Все это Федор узнал в Новгороде, от тамошних старожилов.
Штаден хмыкнул недоверчиво.
-Может и так все, проку в том большого нету. Захочет ли Ливония под руку московита итти?
-Магистр слаб, сам видел, сколь развратило их мирное житие.
Так, за разговором, они покинули границы города. Ни пеший, ни конный не попались по пути, все дальше уходили они в поле. Дорога шла на подъем. На склоне холма, залитом ярким солнцем, уже сошел снег, золотыми монетками горели первые цветочки. Опрятная мыза виднелась за каменной оградой. Из распахнутых ворот просторного хлева слышалось мычание скота. Откормленная корова высунулась на двор, ухватила клок прелого сена из развалившейся скирды, и медленно двигая челюстями, уставилась на пришельцев. Следом показалась баба, одетая в черное сукно, на голове – белый вышитый чепец, на груди – серебряная бляха с янтарем – зажиточная чухонка. Она несла глиняный подойник, полный молока, от которого шел теплый дух.
-Молочка бы, - захотелось вдруг Федору. Штаден хохотнул, но все ж направился к бабе, спросил по-немецки. Та глянула на него хмуро, потом на рыцарский плащ Басманова, что-то крикнула гортанно, зло. Тут же, как из-под земли, выросли два рослых парня, оба с дубьем в руках.
Генрих охнул, отступая.
Не имея сабли или иного оружия, Федор схватил с земли суковатую палку, словно нарочно тут оказавшуюся, и, оттолкнув товарища себе за спину, приготовился к защите. Первый малый пошел на него, размахивая дубиной, и уж было готовился нанести удар сверху, но более расторопный русский огрел его поперек живота. Не глядя на противника, рухнувшего наземь, он едва успел отбить удар второго. Этот был поопытней, удары так и сыпались со всех сторон. Штаден сунулся помочь, потянулся за дубинкой побежденного, да тот, видно, пришел в себя, вскочил на ноги, а замешкавшийся немец получил по спине. Он так и остался лежать, мордой в грязь, то ли и в правду был плох, то ли прикинулся. Теперь Федору пришлось обороняться от двоих. Но сия наука ему с детства была знакома, и в ней он немало преуспел. Вскоре и он, и его противники, изрядно потрепанные, измолотивши друг дружку, бросили палки и сцепились в рукопашную. Хоть и было их двое, но так и не смогли они взять явный перевес. Федьке удалось прямым ударом в нос оглоушить одного, и теперь он желал расправиться и с другим. Завалив его, он занес было кулак, когда вопль Штадена заставил оглянуться.
-Tausend Teufel! Dort die Wölfe! (Тысяча чертей! Там волки! нем.)
Огромные зверюги дыбили шерсть, оскаленные пасти щерились клыками, зло горели желтые глаза. Припадая к земле, с глухим рычанием они приближались. Федор вздрогнул, перекрестился - с таким ворогом без железа придется тяжко. Почувствовав его неуверенность, лежащий парень вывернулся, схватил русского за плечи, и перебросил через себя. Федор больно ударился головой о камень, аж свету Божьего не взвидел. А нападавший придавил его ногой, и с глумливой усмешкой сказал что-то неласковое: « Olet kuollut!» (Ты - покойник! фин.)
Тут и второй подоспел, пнул под ребра. Но тут раздался гневный окрик: «Paikassa! - Седой старик со всех ног ковылял к ним, - Risto, Lauri, vapauttamaan hänet välittömästi!» (На место! Ристо, Лаури, освободите его немедленно! фин.)
Подняв чудной, с колокольчиками, посох, он так принялся охаживать молодчиков, что те бросились прочь, и вскоре исчезли в зарослях береговой ветлы, бирюки растворились за ними серым туманом.
Федька сел, потряс головой – в глазах двоилось. Из-за каменюки, о которую он со всей дури приложился, выполз Штаден. Рожа чумазая, в волосьях листы сухие застряли. Баманов прыснул: «Обделался, аника-воин?»
Старик, запыхавшийся, испуганный, принялся причитать: «Прости, прости, боярин, будь милосерд, хошь меня прибей за дурней моих».
Федор поднялся, опершись на стариков посох. Сплюнул ему под ноги кровью с разбитых губ.
-Тебя-то не трону, колдун. Грех с тобой связываться.
Взгляд старого чухонца резанул по сердцу, но он тут же начал опять униженно горбить спину.
-Не серчай, господине, не побрезгуй в дом войти, руду унять.
Звякнули колокольцы – Федор задел посох. Медные птицы или звери крылатые, не разберешь, украшали клюку.
-Ну, пойдем.
-Вот и попили молочка, - шутканул Штаден. Басманов рассмеялся, несмотря на боль в избитом теле.
В горнице было чисто, просторно. Гладко струганные лавки, стол под нарядной скатертью. В красном углу, вместо икон – еловые ветки, перевитые красной лентой. На полках, как напоказ, расписная посуда. Большая изразцовая печь горделиво поблескивала начищеными медными кастрюлями и сковородами. В Московии не всякий боярский дом мог похвалиться таким достатком.
Старик, не переставая кланяться, просил подождать тут, а сам скрылся за занавеской. Послышалась какая-то возня, шушуканье. Снова заколыхалась ткань, и вышла отроковица. В руках ее был рукомой. Стыдливо воротясь, она помогла Федору отереть кровь. Дошла очередь и до Штадена.
-Чья ж такая, красавица? – спросил он, нахально разглядывая зардевшуюся девчонку. Соломенная коса ее была перехвачена искусно вышитой лентой, на нежных щечках – конопушки, под тонким полотном колыхнулись крепкие грудки.
-Дочка хозяйкина, не забижайте ее, - старик поставил на стол крынку с молоком и миску, полную только что испеченных лепешек.
Федор подмигнул Штадену, и, расстегнув плащ, сказал: «Пусть отряхнет да зачинит».
Девушка наклонилась поднять упавшую одежду. Генрих шлепнул ее по круглому задку, чем вызвал ее испуганный вскрик, и хохот Басманова. Совершенно смутившись, чухонка убежала в сени.
Парни с удовольствием поели, и от добавки не отказались. Досада от недавнего происшествия прошла сама собой. Они охотно слушали старика, его росказни о нелегком кочевом житие.
-А тута ты как? Поди, за вдовушкой увиваешься? - спросил немец.
-Стар я уж, по бабам-то бегать. У ней луччая корова прихворнула, вот и упросила помочь.
-Значит, скотину заговориваешь, - Федька рассматривал старика, - а человека сможешь?
Лукавые морщинки собрались у глаз чухонца.
-А ты, болярин, сам покумекай, кабы не мой заговор ты б не охнуть, не вздохнуть бы во сию пору не мог, мои детинушки крепко колотят.
И верно, они со Штаденом были бодры словно после хорошего отдыха.
-Да, бойцы хорошие. Где наловчились?
-Много лихих людей по свету гуляет, поневоле научишься, коль живот дорог.
Оно и понятно, бродягу любой обидеть может. Да только не таков старик, не таков.
-Ворожить ты умеешь, а можешь ли судьбу предсказать?
-Все в руцех Божьих, - уклончиво ответил колдун.
-Да ты в Бога-то веруешь, нехристь поганый? – разозлился Басманов. Схватил старика за шиворот, тряханул, - Юлить со мной не смей!
-Верю али не верю, то мне одному ведомо. А токмо крещения дважды не принимал, - без боязни сказал старый, смотря в упор. Федор разжал руку, ноги подкосились, он повалился на скамью - сердце словно в кулаке кто стиснул.
-От…пус…ти, - произнес едва слышно.
Старик отвел взгляд, и сразу дышать стало легче.
Штаден испуганно смотрел то на побелевшего Басманова, то на деда, что-то шептавшего под нос.
-Э-э, пора нам, поди, магистр обыскался, - произнес, заикаясь. Вылез из-за стола, и пошел к выходу.
-Бежишь? – бросил в спину русин. Трусоватая оторожность Штадена бесила его.
-Я, тово, девку потороплю…, - пробурчал немец и юркнул за дверь.
-Пусть его, - махнул рукой старик, - не серчай, болярин, уж больно ты запальчив. Такие долго не живут….
-И какие ж мне лета намеряны? – тихо спросил Федор.
-А вот приходи завтрева, как стемнеет, един приходи, тогда и потолкуем.
-Добро.
В задумчивости Басманов покинул мызу. Сгустились уже прозрачные сумерки, и Штаден, неожидано вынырнувший из-за стены, напугал его.
-У, черт! Почто хоронишься?
-Закутайся, не ровен час лихоманку подхватишь, - рыцарский плащ грел плечи, но не душу.
-Что мыслишь?
-Дурное это место, не гоже сюда ходить. Таких на кострах жгут.
-Верно сие, молчать об ем надо.
Они уже спустились в лощину, когда четыре тени отделились от темных силуэтов кустов и скользнули к дому. Штаден обернулся – словно две пары угольков сверкнули и тут же исчезли. «Die in der Dunkelheit leuchtenden Augen des Wolfes sind Werke des Teufels» (Светящиеся в темноте глаза волка – это творения Дьявола нем.) - вспомнились ему слова из читанного когда-то давно бестиария. Передернув плечами, Генрих ускорил шаг, догоняя Басманова.

@темы: Басманов Федор

---

Беспокоит меня Гондурас....

Рында - старинное почетное звание царского оруженосца и телохранителя (не было чином и жалования не приносило). Оно давалось молодым людям (наиболее рослым и красивым) из лучших фамилий, состоящим в чине стольника. У каждого рынды были по 1—3 подрынды или податня (тоже из стольников).

Стольник - дворцовый чин, известный с XIII в. Служба в стольниках была почетной, среди них были в основном представители высшей аристократии: князья Куракины, Одоевские, Голицыны, Репнины и др.

Кравчий - придворный чин Московского государства. Впервые упоминается в самом начале XVI в. Служил государю за столом во время торжественных обедов. В его ведении были стольники, подававшие кушания. Кроме надзора за питьем и едой на кравчего возлагались обязанности по рассылке в дни торжественных обедов еды и напитков с царского стола на дом боярам и другим чинам. На должность кравчего назначались представители наиболее знатных фамилий. Срок службы кравчего не превышал пяти лет. В списках они писались после окольничих. Кравчество, являвшееся высшей степенью для стольника, не соединялось с высшими служебными дожностями — дворецкого, окольничего и боярина.

Если принять вышесказанное за основу, то прослеживается некая закономерность - Федор Басманов был Рындой, потому что на момент Полоцкого похода он имел чин Стольника, и поскольку в его красоте сомневаться не приходилось, вот и стал он "за Государем ездити". И Кравчим он стал вполне логично - достигнув высшей степени стольника.

Кроме того "участие стольников в придворных торжествах было лишь их внешним отличием: оно указывало только на их близость к царскому двору и было лишь почетным званием. Некоторые стольники несли исключительно придворную службу и потому их называли комнатными (или ближними). Они «спали у царя в комнате посуточно, по переменам, человека по четыре, и с царя одевание принимали и разували». Но иногда стольники занимали весьма видные должности: назначались воеводами, начальниками второстепенных приказов, послами или товарищами послов, им поручались и важные «сыскные дела»". И Басманов, видимо, был и "ближним" в опочивальне, и по важным делам успевал.

Чины стольников и стряпчих давались только избранному московскому дворянству: представители лучших фамилий назначались сначала стольниками, а потом окольничими или боярами. Неименитые московские дворяне должны были последовательно проходить сначала чин стряпчего, стольников и думных дворян, чтобы дослужиться до окольничего — и то при особой удаче.

Высокое аристократическое положение известного рода среди других родов совершенно не зависело от власти царя: он не мог возвысить какой-либо род, даже пожаловав ему княжеский титул или другое наследственное отличие. Высокая должность и высокий чин не делали более родовитым ни лицо, пожалованное этим чином, ни его потомков. Боярские роды основывали свои притязания не на заслугах отцов, не на их высоких должностях и чинах, а на их местническом отношении к другим родам. Доказывая право на превосходство своего рода, они рассматривали лишь вопрос о том, чей предок занимал более высокую должность на совместной службе. Местничество не ограничивалось спорами о местах за столом, оно распространялось на все совместные службы. «Весь служебный распорядок должен был строго соответствовать родовому распорядку, передающему из рода в род свои отношения в постоянной и строгой преемственности». Поэтому человек, имевший высшее место, не мог служить под началом лица ниже его по чину, иначе он поступался честью всего своего рода, давал право другому роду «утягивать» ее. Бояре обнаруживали удивительное упорство и неослабевающую твердость в постоянной, изо дня в день, защите своих родовых прав. Чтобы отстоять высокое место своего рода, они смело противились воле государя, навлекали на себя опалу, месяцами сидели в тюрьме и часто жертвовали весьма значительными материальными интересами.

"За государем ездили князь Петр Олександрович Горбатой, князь Иван Петрович Шуйской, Федор Олексеевич Басманов-Плещеев, князь Тимофей Телятевской, Олексей Ершов, Петр Зайцов, Ширяй Кобяков, Игнатей Блудов, Полуехт Тимофеев, Федор Вокшерин, Иван Черемисинов". Что характерно, главный рында пользовался правом прибавлять к своему отчеству -вич. И если ранее: "У большово саадака князь Михайло Темрюкович Черкаской, у третьева саадака Федор Олексеев сын Басманов", то чуть позже у Басманова это почетное -вич появилось.

Относительно возраста остальных товарищей могу предположить следующее:

князь Михайло Темрюкович Черкаской - прибыл в Россию в 1558 г., в 1559 г. - воевал с крымскими татарами и "истребил конный отряд". Вряд ли ему было меньше 17 - 18 лет. Значит родился около 1540 г.
князь Петр Олександрович Горбатой (1548-1565 гг.) Этому точно было 15 лет. Был сыном князя Александра Борисовича и братом Евдокии, жены Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, брата царицы Анастасии. И тут семейственность процветала махровым цветом, правда в 1565 г. его казнят вместе с отцом.
князь Иван Петрович Шуйской - герой Псковской битвы 80-х, про него сказано, что родился около 1540 г.
князь Тимофей Телятевской, видимо, имеется ввиду Тимофей Дмитриевич Ватутин-Телятевский, тоже родился в начале 40-х.

Хорошая компания была у Феди, высший свет, так сказать.

@темы: Басманов Федор

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Предупреждение: много шаблонов, исторических неточностей и откровенной отсебятины.

Глава 4
Побег.

Рождественские празднества шли в Нарве невесело. Наместник, или по-немецки фохт, Якоб Шнелленберг, теребя густой ус, подсчитывал убытки. Торговля в этом году шла из рук вон плохо, магистр жалование поприжал. Батраки-эсты того и гляди бунт подымут, а тут еще объявился супостат ранее неведомый – московский царь. Шнелленберг слыл рыцарем храбрым, но бесхитростным. Хранил честь креста и меча, святость обетов, но в дрязги политические не встревал. Его дело оборону держать, и с этим он пока справлялся. Жерла пушек наставлены на московитов, мечи наточены, нижний город нашпигован порохом, словно рождественский поросенок яблоками. Рыцарь поневоле облизнулся – сегодняшний обед был привычно скуден. Порох да ядра для еды не пригодны. Грустные сии размышления были прерваны оруженосцем.
-Господин мой, там с той стороны обоз, да при нем двое.
-Кто такие?
-По виду простые купчишки.
-В такое время? Ну, пропусти уж. Пусть разгружаются, досмотр только содеять надо.
-Так уже. Поросята, каплуны, пива бочонка три, зелья крепкого бочонок, зайчатина свежебитая.
-Хм, ну-ка веди ко мне сих торговых людей. Поглядим.
В залу, где жарко трещал очаг, отряхивая снег с сапог и платья, вошли люди. Первый – крепкий молодой человек, чьи веснушки и водянистые глаза, выдавали северного немца. Он поклонился вполне учтиво, речь его звучала приветливо, даже витиевато. Был он чисто одет, по сильным большим рукам видно, что привык к труду, слегка припухшие веки и покрасневший нос выдавали также пристрастие к злому пойлу. Однако сквозила в нем некая льстивая угодливость и вороватость, свойственная всем торгашам. Но не он завладел вниманием рыцаря, видевшего себя в своем кресле, если не Богом, то полновластным вершителем их судеб. Юноша, почти на голову выше своего товарища, шапки не снял, а сразу отошел к огню греться, и теперь молча, сложивши руки на груди, с вызовом уставился на рыцаря. Лицо его – красивое, но попорченное свежими побоями, являло собой образчик пробуждавшейся мужественной гордости, хотя в изгибе капризного рта и взмахах длинных ресниц было что-то девичье. На скуле, на подбородке чернели кровоподтеки, он закусывал нижнюю губу и как-то нервно притоптывал ногой, словно его раздражало все происходившее. Под заурядной одеждой, в которой ходили зимой многие русские, оказался расшитый золотом бархат, за кушак были заткнуты нарядные рукавицы, на перстах – каменья сверкают. Нет, не простая птица залетела с мороза.
-Я – боярин, Басманов, - угадав мысли рыцаря, выступил он вперед, - Беглец. Прошу твоей защиты, брат.
Произнесено все это было на сносном немецком голосом, хрипловатым то ли с холода, то ли со страху. Фохт старался ничем не выдать своего смятения. Лазутчик или перебежчик? Наслышан был рыцарь о предательстве русских, живущих в пограничных городах, случаи такие нередки в нонешнее неспокойное время. Кое-кто из таких горемык в Нарве осел, с домочадцами и слугами. Бежали и из Полоцка, и из Пскова, из Новгорода Великого – торговцы бежали, и умельцы посадские, и сыны дворянские. Кто торговых привелей хотел, кто свободной службы, кто продыху от податей непосильных. Сигизмунд Август охотно раздавал на то охранные грамоты. Не того ли поля ягода? Или царь московитов решил разведчиков да соглядатаев к ордену подослать? Молоденек больно боярин, не по себе ему, однако сказал заветное слово, после которого рыцарь ордена не вправе отказать в гостеприимстве. Молчание затянулось, но, вспомнив о санях, полных припасов, рыцарь положился на Божественное проведение. И распорядился разместить их с возможными удобствами.


Ох, и осерчал же Алексей Данилович, не найдя по утру сына. Чуть было не проклял самым страшным, родительским, проклятие, да язык прикусил, спохватясь. Повелел искать его по всем прежним знакомствам, по кабакам, у плясиц срамных. Как сквозь землю провалился. Гонцов бы послать во все концы, самому бы броситься на поиски, но царский указ – не женина просьба, не отмахнешься. А потому с небольшой заминкой выступил он в поход к Ивангороду. С Москвы шел-таки на подмогу Адашев. У крепости Ям, в незапамятные времена новогородцами возведенной на излучине Луги, полки встретились, оба воеводы, скрепя сердце, поклонились друг дружке. В этой небольшой, но хорошо отстроенной твердыне, с крепкими каменными стенами, высокими башнями и новой каменной церковью, пришлось им задержаться на неделю – начались празднования Рождества Христова. Воеводы печаловались тому, что светлый праздник застал их в ратном походе, а не в златоглавой Москве, рядом с царем и семейством. Общность судьбы примирила ненадолго бояр, и оставшийся путь проделали они конь-о-конь. Все это время тягостные раздумья о судьбе Федора не оставляли Басманова. Он уже трижды пожалел, что напустился на мальчишку. Пусть бы оставался в Новогороде, только бы живой. Уж и сечень пришел – месяц лютых ветров и метелей, богатой добычи охотничьей и разгульных масленичных гуляний. Федька так любил зимние забавы, а вот сгинул. Знал бы воевода, что с сыном его разделяет только скованная черным льдом Нарва.

Через час Штаден уже похрапывал, укрывшись теплой шубой в небольшом верхнем покое, который выделил им нарвский наместник. Федору же было не до сна, глодало его чувство вины перед отцом и страх мнимого предательства. Тяжелая у батьки рука, а топоры у царя еще тяжелее. Но, что сделано, того не воротишь. Не хотел он ждать своего часу до седин – или пан, или пропал. Всю оставшуюся ночь придумывал сказку поубедительней. Чуял, не оставит его ливонец, жди лиха. Так и случилось.
Только заря занялась, допрос ему учинили. Что да как. О царе московском, о новых укреплениях, о силах ратных. Басманов все рассказал, густо мешая правду со лжою. Штаден толмачил, ибо слабоват еще Федор в чужеземных языках оказался. Отвечал молодой боярин спокойно, с почтением, благодарил хозяина за приют. Поверил ли ему наместник, нет ли, ничем не обнаружилось. Пригласил разделить стол с общиной рыцарской. Дружина, отощавшая на постных казенных хлебах, довольна была сытным угощением, а более хмельным подношением от московита, шумела и поднимала чаши за нежданного гостя. Он же был со всеми ласков, заговаривал по-ихнему, называл братьями. Штаден и тут был аки рыба в воде. Уже разведал все, искал путей дела свои поправить.
Однако к русскому фохт по-прежнему относился настороженно. Все выспрашивал да выведывал - у трезвого и у пьяного. Федор ругал царские порядки, насмехался над обычаями предков, называл всех бояр мужичьем сиволапым. Горячо убеждал рыцаря в желании своем поменять веру на истинную – католическую, а может со временем и обет святого братства принять. И снова проходят дни и недели – а все без толку. Деньги на исходе – ливонское рыцарство охотно кутило на московскую деньгу.
Нетерпеливый юноша уже почти отчаялся, все чаще он посматривал со «старого Германа» на мощные башни ивангородской крепости, где, словно муравьи, суетился служилый люд. Пронизывающий февральский ветер доносил колокольный звон, лязг оружейных кузен, ржание лошадей. И тогда сам дьявол ему помог. Сморгнув злые слезы, Федор сбежал по крутым ступеням вниз, и под долгим взглядом часовых, направился привычной дорожкой в ближний питейный дом. Но только ступил на скрипучий мосток, соединявший через замерзший ров нижний город с посадской частью, как внимание его привлекла парочка юродивых. С виду – обычные, в лохмотьях и веригах, но вели они себя странно – оглядывались, перешептывались, явно что-то вынюхивали. Более того, эти божьи люди оказались ему знакомы – то были отборные лазутчики Адашева. Федор вспомнил их по неудачному Крымскому походу. Это был первый раз, когда отец взял его с собой, но проявить себя молодому Басманову не представилось случая - потоптались на месте, кошт проели да разбрелись по своим землям.
Поддельные личины блаженных, завшивевшие бороды и сбитые в кровь босые ноги, не могли обмануть юношу, обладавшего острым зрением и памятью. Именно по их доносу государь приказал отступать, хотя Алексей Данилович, да и другие воеводы, были уверены в ратном фарте. Вот они-то теперича и помогут войти в доверие к ливонцам.

Глава 5
Первый грех.

От запаха терзаемой плоти, стонов жертвы, свиста кнута, едкого дыма факелов Федора охватило дикое неистовство. Он выхватил кнут из сильной руки ката и протянул по спине пытаемого. Удар получился неожиданно умелым – кровь брызнула из-под рассеченной кожи. Замах, еще удар и еще, алые капли летели ему на лицо, оставляя на губах пряную соль, только раззадоривая. Рыцарь не дерзнул прервать русского, завороженный его красотой зверя, обезумевшего в душном полумраке пыточной. Юноша остановился, только когда не осталось сил поднять тяжелый кнут. Он рухнул на скамью, зачерпнул ковшом из стоявшей здесь же бадьи со студеной водой и плеснул себе в лицо, потом жадно припал и пил, пил, сглатывая с каким-то глухим рычанием, довершая свое сходство с пардусом. Человек Адашева уже давно не подавал признаков жизни, он умер раньше, чем успел произнести хоть слово…. Однако Шнелленбергу не нужны уже были никакие проверки – он поверил этому сумасшедшему московиту раз и навсегда. С этого полуночного часа перед Басмановым открылись все тайны Нарвы.

Федор долго не мог уснуть, он вообще плохо спал здесь, и бессонница наложила фиолетовые тени на его веки, придавая облику задумчивую мрачность. Однако сейчас томили его не тягостные мысли о дальнейшей судьбе своей, а какое-то неведомое возбуждение. Изуверство, что совершил он несколько часов назад, пробудило в нем неведомые до сели страсти. Городские барышни разных сословий не раз оказывали ему знаки внимания, были здесь и промышлявшие непотребством крестьянки. Однако, устыдясь сих греховных исканий, как любой православный, воспитанный в воздержании и строгости, он не стал разыскивать Штадена, чтоб привел ему блудню, а довольствовался юношеским рукоблудием, грехом не менее зазорным, но тайным.

Через неделю он мог нарисовать план замка, расположение и оснащение арсенала с точностью картографа, но местонахождение казны Ордена было куда важнее, а ее в Нарве не было точно. Тогда он стал настаивать на встрече с Великим магистром.
-Хочу принять веру и стать истинным вашим братом во Христе – убеждал он фохта. Но тот колебался – очень уж напряженными стали отношения с Московией. Со стороны русских частенько случались дерзкие ночные вылазки, поджоги, грабежи, с противоположного берега слышались и откровенные угрозы. Привести в оплот магистра врага, да еще такого непредсказуемого. Хотя он все более и более попадал под очарование юноши, непонятно сочетавшего в себе медовую красу миннезингера с удалью и жестокостью прирожденного война.
Все снова решил случай. Прибыло последнее неудачное посольство Ордена, в том числе и барон фон Гинденбург – правая рука и казначей магистра. Рыцари, удрученные негостеприимством царя Московского, а более ухудшающимся положением Ордена из-за отказа в отсрочке платежа положенной дани, в мрачном молчании сидели за столом. Часу не будет, как пересекли они реку под насмешки и плевки московитов. Гинденбург только что с беспокойством наблюдавший снаряженную рать их под стенами Нарвы, теперь с неудовольствием оглядывал стол, который ломился от снеди и выпивки. Гарнизон разъелся, обленился и был вечно пьян.
-Приторговываешь чем, или деньги ссужаешь? – спросил он Шнелленберга, намекая, что живет Нарва не по средствам. Вояка хмыкнул, подкрутил усы и выложил все о новом перебежчике.
-Ну, ну, так царь московский всех людей подрастеряет, - сказал Гинденбург, выслушав восторженный рассказ фохта об источнике неожиданного благополучия, - Вели позвать, поглядим на него.
Однако только Федор вошел в обеденную залу, как недоброжелательный и настороженный настрой улетучился. «Хорош», - старый мошенник, сглотнул, дернув кадыком, - «аж в жар бросило!». Еще более чем внешность, поразило его то, что русский пересказывал свою легенду на божеском языке.
-Магистр должен его увидеть, московит сей может полезен быть Ордену.
Нарвский фохт склонился в почтительном поклоне, пряча презрительную усмешку: «Греховодник!»
На следующее же утро Федору подобрали и коня, и одежу - подсуетился вездесущий Штаден. Прихватили и его с собой - такой проныра везде сгодится. Ехали медленно, в ином месте лошади по брюхо увязали в снегах. Останавливались, где придется – в черных избах, в заброшенных овинах, а то и просто в поле, накрываясь рогожами. Гинденбург подарил русскому личную Библию, и Федор под руководством Штадена развлекал себя в пути чтением латыни. Он с удивлением узнал, что католики почитают святость Троицы и Пречистую Деву, поклоняются святым мощам и вовсе не кропят младенцев своих кровью. Впрочем, Федора быстро утомили теологические изыскания. В воздухе витало приближение весны, солнце выше поднималось в прозрачном небе, и беспечность юности брала свое. В окрестностях Дерпта стали чаще попадаться большие богатые села, и Федор с удовольствием разглядывал строения и улицы, а еще более пригожих и бесстыжих по русским меркам жительниц оных, которые привычно сплетничали на росстанях у колодцев.
Резиденция Великого магистра Ливонского Ордена находилась тогда в Дерпте – городе укрепленном и процветающем. Широкие его улицы полны были торговцев, рыцарей, студентов и прочей «разношерстной» публики. На холме возвышался величественный Домский собор, чья изящная двойная звонница служила городской доминантой уже более ста лет. Циферблат огромных часов, которые помимо времени показывали еще и фазы луны, был виден со всех ремесленных и торговых концов города. Богатые рынки удивляли изобилием всевозможных товаров, на каждой улице не счесть лавок, мастерских, просто разносчиков с лотками. Булочница, такая же аппетитная и румяная, как ее товар, протянула Федору сахарный кренделек. Он с улыбкой принял этот милый дар. При въезде на ратушную площадь им дорогу перегородила людская толпа. Пришлось спешиться, чтобы выяснить, что случилось.
-Комедианты, - сообщил, еле пробравшийся сквозь празднично разодетых людей, оруженосец Гинденбурга. Федор, любивший балаганные игрища, захотел задержаться здесь ненадолго. Посреди площади стоял небольшой фургончик, запряженный крепкой лохматой лошадкой. Перед ним, на грубосколоченном помосте трое шутов изображали фарс на библейскую тему. Их было всего трое – старик и два парня. Однако труппу составляли еще и четвероногие актеры – пара молодых волков и крупная рысь. Генрих, ни на шаг не отходивший от русского, и тут уже давал пояснения к действу. Басманов знал «пещное действо», что изображали в Новгородском соборе Святой Софии, видел «въезд на осляти» в Вербное воскресенье, но пародию на деяния святых, да еще с лесными тварями, ему еще не доводилось узрети. Подобное у стен митрополичьих было неможно и вообразить. Он протолкался в первые ряды и с детским любопытством смотрел разыгрываемое представление. Толпа взрывалась гоготом при самых непотребных шутках, что доносились со сцены. Досмотрев представление до конца, от души насмеявшись, Федор не поскупился и кинул подошедшему старику пару «новгородок». Тот, удивленный столь щедрым даром, долго рассматривал юношу. Его пронзительно голубые глаза под косматыми бровями словно хотели выведать самые потаенные мысли.
-Благодарствую, добрый господине, помогай тебе Боже, - по-русски произнес скоморох.
-Ты кто? – Федора удивило, что его немецкое платье не ввело старика в заблуждение, ведь прочих он благодарил на их языке.
-Называюсь я Арво Вельхонен, а это мои сыновья – Ристо и Лаури.
-Ты - чухонец?
-Да, господине, да добрый болярин. Благодарствуй, - старик поклонился и вскоре затерялся в толпе.
-Пойдем-ка, господа рыцари заждались тебя, - поторопил Штаден.
Федор, соглашаясь, поспешил продолжить прерванное путешествие, однако догадливость старика не давала ему покоя. В Новогороде жило много чухонцев. Были они хорошими ремесленниками, но более славились ведовством, умели заговаривать скотину, облегчать родовые муки, находили подземные родники. Однако чаще они брались творить темные чары. Вельхонен – колдун, кудесник, вот кем был на самом деле этот старик с такими молодыми глазами на старом обветренном лице.


Глава 6
Первое отступничество.

Магистр Иоганн Вильгельм фон Фюрстенберг был немолод, но крепок телом и духом. Массивная челюсть, орлиный нос, тяжелый взгляд стальных глаз выдавали натуру сильную, не привыкшую к поражениям. Ударом кулака мог сбить с ног бычка-двухлетка, гнул подковы, ломал в пальцах медяки. А уж хитер был, словно тысяча чертей. При нем Орден поправил свои дела, деньги в казну текли рекой, и не беда, что питающий эту реку источник был не всегда чист. Жестокий и расчетливый Фюрстенберг не гнушался любым промыслом для достижения своих целей – разве только не грабил на большой дороге – обирал подневольный народ, не платил налоги Престолу, драл неслыханный процент с должников. Любой проезжающий через подконтрольную ему территорию платил огромную пошлину. Будь то школяр, крестьянин или ремесленник – каждый вносил лепту в кованные железом сундуки ливонского ландмейстера. Ростовщичество, вымогательство, поддельные векселя, неправедный суд – вот каковы были методы нового магистра. Его предшественник, Генрих фон Гален, был стар и немощен, и армия Ордена стала при нем едва ли боеспособной, наемников - много, а талеров мало. Когда фон Фюрстенберга назначили коадьютером при магистре Галене, захватить реальную власть не составило труда. Новый хозяин сделал ставку на вербовку молодых рыцарей – обновил кровь. А заодно и подлатал обветшавшие стены своей резиденции, превратив ее из скромного монастырского обиталища в роскошные палаты языческого сатрапа. Но при нем структура Ордена стала стройной, четкой, подобной ровным рядам воинов, его строящих. Существенно укрепить ее помогло то, что он брал юношей, не отличающихся ни знатным происхождением, ни ученостью книжной, ни скромной богобоязненностью. От них требовалась только верность, беспрекословное подчинение и желание отдать Ордену всего себя. Ну а в том, что это здоровые, полные силы и жаждущие ратных викторий молодцы убеждались, только глянув на них.
Особый, ближний, охранный отряд магистра состоял из отборных юных красавцев – славных воинов и истинных апологетов истинно мужского братства. Хотя злые языки поговаривали, что сплотила их мерзость противоестественного греха, осквернявшая саму суть христианского рыцарства. Нет дыма без огня….
Начинал Фюрстенберг свое служение виночерпием, и это тоже было не случайно – должность эта исторически давалась властьимущими любимцам. И многое постиг Вильгельм в замке Ашераден под покровительством местного епископа. В отличие от мирных своих братьев во Христе – доминиканцев, бенедиктинцев, августинцев, коим также не чужды были пороки сластолюбия, магистр не увлекался мальчиками-певчими, с ангельскими лицами и изнеженными тщедушными телами. Только юные витязи, мужественные, отчаянные, готовые на подвиг самопожертвования влекли его. Вступая с ними в плотскую связь, он испытывал неистовый экстаз, словно энергия молодого тела наполняла его начинающие слабеть члены. Юноша же, боготворивший своего наставника, отдавал свою молодость и силу, ради обретения мудрости и откровения. Даже само грехопадение становилось в глазах новых адептов неким подобием приобщения святых тайн.
Вот в такую обстановку попал боярский сын, Федор Алексеевич. Весть о нежданном госте опередила их приезд на сутки – Гинденбург отрядил посыльного, а посему магистр встретил русского перебежчика радушно. Он поместил его в отличных покоях, этим же днем устроил праздник в честь нового брата, так он величал Федора. Штаден тоже, как земляк, ибо Фюрстенберг был родом из Вестфалии, пришелся ко двору как нельзя кстати. И хоть он и не горел желанием принять обеты Ордена, однако ему было позволено оставаться в замке.
Был и фейерверк, и веселая музыка, и много хмельных напитков. Федор сызнова повторил хорошо выученный урок. Магистр слушал с добродушной улыбкой и зорко следил, чтобы кубок гостя не пустовал. Кудрявый, в скромной одежде отрок подливал им сладкой греческой мальвазии.
-Словно громом меня поразило, как вошел я в храмину, что в Новогороде. Ангельское пение слышал, в золотом столбе явилась мне Дева Пречистая, и понял я, что нет иной веры истинной, кроме той, что от Святого Папского Престола исходит. Отныне защищать Святой Крест и дела его – вот мое великое желание.
-Похвально сие, - магистр крепкой рукой сжал плечо русского, привлекая его к себе, - вижу большую искренность в твоих желаниях. А посему не буду подвергать тебя искушению – через три дня примешь ты обряд крещения и займешь равное место среди достойных братьев.
Раздались одобряющие возгласы и здравицы, которые, однако, тут же стихли. В залу, шурша драгоценной мантией, вошел епископ Герман Вейланд. При его появлении все повскакивали с мест, и даже магистр приветствовал его поклоном.
-Это ли тот русский, о котором все только и говорят?
Федор поклонился земно, однако спина его осталась прямой, а взгляд вызывающим. Герман, приметив это, усмехнулся. Он был высок, широк в плечах, руки его были привычны к мечу и булаве, ибо он более хвалился воинской доблестью, нежели смиреной набожностью христианского пастора. Подойдя вплотную к Басманову, священник оказался с ним лицом к лицу.
-Храбрый витязь, отчаянный. Орден нуждается в добрых воинах. Но нужнее ему добрые христиане. Даю тебе две недели строго поста и усмирения плоти. Молись, очисти помыслы. А ты, - палец епископа ткнул в воздух, выискивая Генриха Штадена, - ты при нем неотлучно будь.
Вкушая два раза в день лишь грубый хлеб и воду, Федор стоял на коленях, а то и лежал ничком на каменных плитах собора. Штаден громко читал Часослов, время от времени прихлебывая пиво и заедая его порядочным ломтем окорока. Басманов, стиснув зубы, терпел это унижение. И ночь, почти без сна, проводил он под темными сводами, в полной тишине. Только потрескивали и мерцали свечи на алтаре Георгия Победоносца – покровителя рыцарства и рыцарских походов. Что ж, и в Московии сей славный муж почитаем войском. Русский крестился, бил земные поклоны, повторял слова молитвы – просил у святого защитника помощи в задуманном. Свой крест и ладанку, благословение материнское, он снял заблаговременно, завернул в платок и отдал спрятать Штадену.
-Головой отвечаешь, друже. Пропадет – с живого с тебя шкуру спущу!
Штаден только кивнул, да прибрал узелок подальше – он успел уже изучить бешеный нрав московита.
В воскресенье, едва забрезжил рассвет, два молодых оруженосца проводили Федора в купальню – совершить омовения в знак начала новой жизни. Юноша не ощущал обжигающего холода воды – горел весь как в лихорадке.
-Господи, прости, грех-то какой…, - шептали пересохшие губы.
-Пора, пора Феодор Лексеич, - поторопил Генрих, - дай-ка подсоблю.
И он помог русскому обсушиться и одеться. Заметив, что тот дрожит как в ознобе, предложил: «Прими, вот, для храбрости, великой беды в том не будет».
Федор послушно приоткрыл губы, позволив Штадену напоить себя водкой из походной сулейки. Сразу стало спокойнее, теплее.
Обряд посвящения в рыцари предваряло крещение. В восточном приделе, под сенью статуи Пресвятой Девы Марии, приготовили для такого случая напольную купель. Федор, спокойный в своей решимости, вошел в костел, облаченный в широкие неподпоясанные одежды, как символ тех свобод, коими он пользовался ранее. Скинув легкие ткани на пол, ступил в круг мраморной чаши. Опустив низко голову, так что длинные волосы закрыли его пылающее лицо, он сложил руки в искренней молитве. Утренние лучи золотом брызнули через стрельчатые окна, омывая светом бледное исхудавшее тело.
Епископ в праздничных ризах занял место на возвышение. За спиной новообращенного выстроились братья-рыцари во главе с магистром. В доспехах и плащах, с торжественно-просветленными лицами, они, повинуясь знаку епископа, запели символ Веры.
«Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae...» - зазвучали молодые сильные голоса.
-Отрекаешься ли от Сатаны? – вопрошал епископ.
-Отрекаюсь! – отвечал за русского Генрих Штаден.
-Веруешь ли в пресвятую Троицу?
-Верую!
Вейланд зачерпнул святой воды и, окропив ею юношу, произнес: «Брат мой, я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа!»
После миропомазания, Штаден, как восприемник от купели, помог Федору надеть рыцарский наряд – простую полотняную рубашку, узкие порты из мягкой замши, куртку грубого сукна, высокие, подкованные медью сапоги, и белоснежный плащ с черным крестом. Никаких украшений, никаких отличий.
Федор стал на колени перед епископом, магистр Фюрстенберг вручил ему зажженную свечу.
-Отныне ты – сын света во Христе. Клянешься ли иметь попечение о сиротах, о бездомных, обо всех беспомощных и скорбящих?
-Клянусь!
Тогда магистр вложил юноше в руки обнаженный меч, которым он должен был защищать сирых и бедных, и разить врагов веры. И достав из ножен свой клинок, трижды ударил посвящаемого по плечу.
-Это последний удар оружия, что ты можешь получить, брат мой.
-Аминь, - едино произнесли рыцари.
Епископ Вейланд прошел в пресвитерий, где, сменив одеяние на еще более дорогое, служил торжественную обедню, а после дал Федору приобщиться Святых Даров. И тягучее пряное вино растворило пресную облатку, так сладость греховная прельщает нас более безвкусной безгрешной обыденности.
Но и на сем обряд не закончился. Предстояло еще держать ответ магистру, будет ли он повиноваться воли его, не состоит ли в браке или в прелюбодейственной связи с женщиной, не имеет ли долгов. На все вопросы были даны правильные ответы. И тогда, положив десницу свою, на молитвенник, новообращенный рыцарь поклялся Святым Михаилом и Святым Георгием хранить честь Ордена, соблюдать его устав. И в знак послушания отнес по приказу епископа тяжелый фолиант к алтарю, и сто пятьдесят раз подряд прочел вслух «Отче наш».
-Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen, - с трудом давались ему слова чужого языка.
Наконец епископ произнес заключительную фразу церемонии, и это было суровое наставление: «Жестоко ошибаешься, ежели думаешь жить у нас спокойно и весело; наш устав – когда хочешь есть, то должен поститься; когда хочешь поститься, тогда должен есть; когда хочешь идти спать, должен бодрствовать; когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для Ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры, и в награду за это Орден даст тебе хлеб, воду да рубище».
Он осенил Федора крестным знамением и степенно удалился в ризницу, сопровождаемый прислужниками-димидиусами в серых накидках. Рыцари же, окружив русского, подходили к нему с поздравлениями, и каждый троекратно целовал его, как нового брата и друга.
Часы пробили два пополудни, когда Басманову разрешили удалиться в новую келью, отведенную ему как равноправному члену братства, где он и упал без сил на жесткую лежанку. Голова кружилась, страх пережитого мерк перед ужасом грядущего. Он и не заметил, как уснул.
Уже совсем вечерело, когда Генрих разбудил его.
-Вставай! Магистр желает отметить твое посвящение.
-Пошел к черту! – Федору хотелось одного – спать и ни о чем не думать. Но Штаден был настойчив.
-Не гневи магистра, мы тут гости случайные.
Басманов сел, по-детски кулаками потер глаза.
-Умыться принеси, да и свету поболе, - как слуге велел немцу. Не прекословя, тот подал воды, чистый рушник, гребень. Зажег пару свечей в тяжелом шандале. Федор приложил мокрое полотенце к лицу, потом отер шею, руки. Расчесал спутанные волосы, пальцем закручивая их крупными локонами. Покусал губы, возвращая им яркость.
-Ну, хорош? – спросил у Штадена, встав над ним, подбоченясь и надменно выпятив подбородок.
Тот не спешил с ответом, только усмехнулся как-то недобро.
-Ты мне, Федор Лексеич, вроде теперь как крестный сын, так вот я тебя поостеречь хочу. Про магистра разное говорят - скаредное, греховное. Вона, даже обстричь тебя не велел, а ведь рыцари все стрижены. Можа лгут, кто знает. Но лучше б тебе рябым али кривоватым быть….
-Что болтаешь?! Веди, а то беды накличешь.
В большом, ярко освещенном зале вовсю шло пиршество. Слуги-динеры беспрестанно вносили тяжеленные блюда с мясом и пирогами, из огромных жбанов рекой лилось вино. Место по правую руку магистра пустовало, туда и проводил русского Штаден, сам же скромно уселся в конце стола.
-Вот брат наш во Христе, выпьем же за его здравие, чтоб рука его не дрогнула, и сердце не отворотилось от заветов священного единства! – громко произнес магистр Фюрстенберг, поднимая огромный серебряный кубок. Молодые рыцари, хмельные, развязные, отнюдь не скромники-монахи, с выкриками и смехом охотно предались новым возлияниям и обжорству.
Басманов глотнул предложенного вина, и закашлялся от его крепости, невольные слезы брызнули из глаз.
-Привыкнешь, поешь лучше, - успокоил магистр, подвигая ближе к юноше тарель с дымящимся жарким. Федор вдруг понял, что испытывает зверский голод, и набросился на еду с постыдной поспешностью. Больше десяти дней поста и бессонницы истощили его и телесно, и духовно. Магистр взирал на него с отеческой улыбкой, кивал одобряюще.
-Эссен, кушать, - предлагал разные яства.
Ранее виденный кудрявый отрок прислуживал им, только теперь его наряд был роскошен – атлас, парча, берет с перьями, все это усыпано драгоценностями. Он смотрелся павлином средь черно-белых рыцарей.
Вскоре Федор был сыт и пьян, приятная ленивая истома разлилась по телу, он почти забыл о предостережении Штадена.
-Что ж епископ меня пугал – мол, только хлеб да вода?! Не бедствуют братья, а дань московитам не платят.
Магистр рассмеялся при сих словах, со стуком, расплескивая красное и густое как кровь вино, сдвинул вновь наполненные чаши.
-Умный ты - мне то любо! Выпьем.
Федька выпил в три глотка, почти уже не чувствуя хмельной силы напитка, опрокинул кубок на стол и откинулся на спинку кресла. В голове шумело, душа требовала разгула. Как некстати встретился взглядом с Генрихом, который погрозил пальцем, а потом как ни в чем не бывало, вернулся к сочной оленине. Федор с раздражением отвернулся.
-Мастер, ведь ноне Орден не спешит ни воевать, ни молиться. Чем же живете?
-Вольно кому ожидать второго пришествия, да уходить вглубь лесов да болот, коими страна твоя окружена?! Нет, мы торговлей живем, деньги ссужаем и своего не отдадим. Святое Писание – сборник красивых поучительных сказок, и никакого они отношения к целям Ордена не имеют. Посмотри на них, - магистр указал на веселившихся рыцарей, - у многих на столе не было ничего кроме черной похлебки да черствой корки, а теперь они едят досыта, пьют сверх меры, ездят на хороших скакунах и здесь, в Дерпте, они - князья. И за все это плата ничтожная – жизнь и душа, - при сих словах магистр обнял юношу за шею и зашептал в самое ухо, - есть тайны, доступные только избранным, есть Высший Разум, и он делит мир перед нами на перекрестки и двери. Он может подсказать, какую дверь открыть тяжело, но это ведет к спасению, или приятно, но это ведет к гибели. Ведь именно на жизненных распутьях, при входе в очередные двери нашей судьбы Разум поджидает нас, предлагая решения. Нужно научиться разумению Истины, которое принесет благо — жизнь в вечном и бесконечном мире.
Дыхание его щекотало, вызывая неизъяснимую тоску, как тогда в Нарве.
-Желаешь ли познать сокрытое?
-Да, - помимо воли своей ответил Федор.
И тогда два молодых рыцаря, что сидели поблизости, и, казалось, были молчаливей и трезвей других, взяли его под руки и увлекли прочь из залы.
Штаден посмотрел им вслед, горестно покачал головой и щедро плеснул себе коммандарии.
-Ein trauriges Los…. (Печальная судьба нем.)

@темы: Басманов Федор

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Предупреждение: много шаблонов, исторических неточностей и откровенной отсебятины.

Глава 1
На Москву!

Недавно отстроенная церковь сияла белизной, похожая на праздничную свечу. Государь особо почитал Никиту Великомученика, видя в удачном завершении казанского похода его святое заступничество. И Басманов, как герой, заслуженно удостоился высокой чести – мастера, что по приказу царя в камне возводили главный храм Никитского монастыря в Переславле, поучаствовали и в украшательстве его вотчинного храма. Еще велись работы, росписи «зело чюдные и благолепные» покрывали только одесную сторону, да алтарную часть, остальное было только намечено. Но и в этих набросках виделась уверенная рука первейших богомазов. Храм освятил сам архиепископ Ростовский - Никандр, повелев и далее быть роду Басмановых защитниками Православия от басурман. Все это должно было служить символом успеха и возвышения семьи.
Отстояв обедню, Алексей Данилович поспешил в имение и велел позвать к себе сына. Тот, оставив возню с кметями, немедля явился на зов батюшки, с сыновним почтением поцеловал отцову руку. Не удержался, прихвастнул последним навыком.
-Бать, а знаешь – басурманский лук лучче нашего, дальнее бьет, да и прицельнее.
Алексей с улыбкой потрепал сына по непокорным вихрам. Рослый, стройный, с нежным загаром на безусом лице, Федор был еще почти мальчишкой. Однако, внешность обманчива, с ранних лет он стал заводилой в шумных ватагах сверстников, дрался до крови, сигал с обрыва в ледяную стремнину реки, без седла, по-татарски, объезжал горячих жеребцов. Год назад с одной рогатиной завалил своего первого медведя, а уж волков да рысей добыл несчитано. Не брезговал и чарку-другую опрокинуть, крепким словцом мог припечатать не хуже сабли.
-Пятнадцать годков тебе, не дитя малое. Кому, как не тебе дело мое переимати. Да и бояр, что познатнее, пора потеснить. Зады-то в Думе отрастили, а дело не правят. Они знать родовитая, а мы – служилая. Нам и к царю быть ближе.
Федор, до того знавший лишь свое родное Елизарово да окрест, росший в обстановке бедной, омраченной сомнительным происхождением родителя, был готов на все, лишь бы выбиться в люди. Почти неграмотный, водившийся с простым мужичьем, но дьявольски храбрый, по натуре авантюрный и честолюбивый, лихой наездник, удачливый ловчий, он воспринял вызов на Москву как нечаянный подарок. Жаждал и славы воинской, и наград царских, а всего более власти и богатства. Сам отец, несмотря на былую знатность рода, только после тридцати стал тысячником. Отличившись при взятии Казани, где выручил из окружения знаменитого Воротынского, был поставлен царем третьим воеводой. Спустя три года, при Судбищах, несколько дней держал оборону от крымцев, личной отвагой вдохновляя малочисленных ратников. Подвиги Басманова не остались незамеченными царем. Чин окольничего, деньги, земли – все словно из рога изобилия посыпалось на воеводу, не слишком удачливого до сей поры. Следовало закрепить свой успех и завоевать любовь и покровительство царя. Единую надежду возлагал он на первенца. Младший, Петр, мал еще и здоровьем слаб. Все молился, да по слогам читал святцы. Федор презрительно дразнил его блаженным и чернецом. А более не дал им Бог детишек, Алексей на службе государевой жизнью рисковал, дома бывал редко.
Сборы оказались недолгими – Федор только попросил благословения материнского. Кто видел мать, у того не возникало сомнений, в кого удался сын. Евпраксея только еще шагнула к четвертому десятку, выглядела моложаво – розовые щеки, губы – малина, черные густые брови. Под бабьим убором свернулись змеями густые косы, под тяжелой парчой томилась высокая грудь. Рано поседевший и раздобревший Алексей казался отцом ее, а не мужем. Роду небогатого она, сирота, нынче мужем заласканная, властно правила своим мирком, коего господин все более пропадал на службе ратной. Не по слухам знала она и злобу людскую, и доброту, а потому не был для Федора пустым совет матушки. Выгнав девок из горницы, упал на колени перед матерью: «Благослови на удачу!»
Обхватив нежными руками голову драгоценного сына, долго вглядывалась в любимые черты, в ясные очи. Привыкла не бояться за него, верила в колдовской заговор, что наложила старая ведунья-татарка еще во младенчестве. А тут как-то тревожно стало, нехорошо захолонуло в груди.
«На все воля Божья, сыночек! Не пустить не могу, молю только живи с опаской да с оглядкой. Не доверяй людям, говори мало, больше слушай. От вражьей стрелы спасешься, от взгляда завистливого оберега нет. Да и искуситель, терпеть ему муки вечные, силу великую может над тобой взять! Боюсь, сам себя загубишь…». С тихим вдохом поцеловала сына в лоб и, снявши с себя почерневший образок Богородицы, на него надела.
Вскочил Федор на ноги резвые, выкрикнул запальчиво: «Не погублю, а прославлю род наш. Увидишь, заговорят еще о Басмановых!». И хоть клеймом горел на челе поцелуй материнский, а слова ее прощальные жгли сердце, отринул Федор сомнения, и, пнув коня в бока сытые, помчался галопом навстречу судьбе своей.


Глава 2
Царь!

Деловой азарт охватывал Иоанна с раннего утра. На глазах желтеющие березы, тоскливо кричащие журавлиные стаи и студеный заморозный воздух – вот и осенняя пора пришла. Самая счастливая в его жизни. И воинская удача сопутствовала, и в прочих делах государственных успех, два сына подрастают, и снова жена благополучно разродилась – все хорошо. Вот и теперь сидел он над грамотками – депешами и челобитными, разбирая нужды людские и положение на дальних заставах. Неспокойно на границах – и ливонцы голову поднимают, и Дивлет-Гирей все не уймется.
-Ну, да сие поправимо – вот изведу всю измену, пожгу гнезда осиные непокорных бояр, и поведу новое войско государство мое укреплять.
-Эх, на ловлю что ль съездить, али другую какую потеху устроить, - царь потянулся, сладко зевнул, прошелся по светелке – размять ноги. С грохотом повскакали дьяки с мест. Вышел в сени. Дежурный гридень с поклоном шагнул навстречу. Иоанн отмахнулся только. Стал у окна приоткрытого. Шумела Москва. Торговый да работный люд в трудах пребывал. Стрельцы переругивались меж собой, мычала, блеяла скотина. И лаская ухо царское, раздавался дружный стук плотницких топоров – то … нет, не виселицы да дыбы сколачивали, а новый стольный град отстраивали, взамен загубленного страшным пожарищем.
Он любил подслушивать, с детства заимел такую привычку. Не из любопытства, из осторожности. Памятуя изречение латынское «кто предупрежден, тот вооружен». И подсматривать любил. Забранное в частый свинцовый переплет слюдяное окошко пропускало мало света, царь толкнул его и выглянул вниз. У ближнего заслона спешивались всадники – по одежде дети боярские, не из первых. Один – плотный, осанистый, в бороде ранняя седина блестит, неохотно отдавал тяжелую саблю подошедшему дозорному. Другой – совсем еще отрок. Сорвал шапку, комкает ее в руках, и ветер треплет русые, позолотой горящие на солнце кудри. Иоанн сощурил глаза, от бумажной волокиты слепнуть стал.
-Ишь, а старшой-то ровно медведь. Супиться, шапки перед Димитрием не ломает, - вслух заметил царь.
Стукнула внизу дверь, раздались бойкие шаги, и Дмитрий Плещеев взошел, склоняясь, в горницу.
-Басманов Алексей, воевода, челом бьет твоей царской милости. С сыном он.
-Что ж, - Иоанн всунул руки в поданный гриднем верхний кафтан, - Дальняя родня тебе, я чаю. Веди их в Среднюю палату.
-Батя, смотри, как размалевано, - Федор дергал отца за рукав, в восхищении рассматривая изобилующую золотом роспись на стенах и сводчатом потолке малого парадного зала. Добродетели и пороки представлялись в образе дев чистых и женок блудливых, соседствуя с привычными образами святых. Над входом, пред которым каждый низко кланялся, парил ангел, осеняя входящего. А по правую руку от царского места был изображен сам молодой самодержец со скипетром и державою, благословляемый Спасителем, в окружении видных вельмож, покоривших с государем Казань и Астрахань. Все это великолепное убранство и дало сей малой палате второе название – Золотая.
Прибывшие невольно засмотрелись, залюбовались. Сапоги их пыльные тонули в высоковорсных басурманских коврах, обитые рубленым бархатом скамьи манили присесть после многочасовой утомительной скачки.
-Ой, ты глянь какое стекло.
В простенке висело венецейской работы зерцало, в коем отражалась вся обстановка.
Федор по-детски засмеялся, рассматривая себя и корча рожи.
-Дура! – нахмурился старший Басманов, - это ж царские хоромы. Не гоже ходить тут рот раззявивши!
Юноша напустил тотчас серьезный вид, и встал за отцом, потупив очи.
Распахнулись двери, и стремительно вошел государь. За ним немногочисленная, ближняя Дума. Алексей и, вслед Федор, пали на колени.
-По приказу твоему, раб твой – Олешка.
Государь сел в резное креслице, на спинке которого распростер крылья византийский двуглавый орел.
-Встань, воевода.
Помедлив, Басманов встал. Федор из-за широкой спины отца во все гляделки смотрел на царя, о котором уже тогда ходили слухи – грозен вельми, но велик. И верно – велик царь. И ростом вышел, и статью. Высокий лоб, морщина от государственных тягот меж бровей пролегла, а глаза – пронзительные, в самое нутро глядят. Глянул прямо в них Федор, сжалось все внутри, но взгляда не отвел. Не робкого десятка был сын воеводы. Иоанн отметил эту прямоту, граничащую с дерзостью. И чуть заметно усмехнулся. Только переложил свой унизанный жемчугом посох из правой руки в левую, и дал знак приблизиться.
-Ну, хвастай, Басманов. Что опять удумал?
-Я, осударь, простой человек, служилый. Мне бахвалиться не пристало. А попробовать вот что стоит – мы у пищали горло шире отольем, и заряд двойной заложим, ядры укрупним. И тогда крепость ливонскую в два счета возьмем. Про то и у литейщиков иноземных поспрошай.
-Хм, - Иоанн задумался, - Коли расчет правильный, так зело верны твои слова. Погодя мне все подробнее изложишь. Я смотрю, не один ко мне заявился.
-Сын мой, Федька. Увязался за мной, хуже хвоста. Дозволь, батька, царю поклониться, авось к службе какой пригожусь. Дурной еще…, - Алексей гордился своим ловким сноровистым сыном, уже отличавшимся какой-то беспечной удалью. И очень надеялся на хорошее для него назначение.
-Поглядим на отрока. На что и сгодится.
И он не без удовольствия окинул взглядом ладную фигуру юноши. Федор склонился в поясном поклоне. Батька толкнул его локтем, побуждая снова преклонить колена.
Иван дозволил подняться, улыбнулся дружески.
-Пятнадцать-то сравнялось тебе? – спросил ласково.
-Шестнадцатый пошел, великий государь, - голос отрока дрожал слегка, но смотрел он так же прямо и смело.
-Хорошо, будет отцу помощник. Имею мыслишку тебя, Алексей Данилыч, наместником в Новогороде утвердить, бери войска, да готовься Нарову-крепость брать.
-Благодарствуй за честь великую, осударь. Рады животы свои за тебя положить, вот токмо…, - Басманов-старший замялся.
-Ну, говори, говори смело, не прогневаюсь.
-Токмо казны бы надо, хочу привлечь людишек, наймитов из немцев. Есть отчаянные молодчики, за деньгу зубами будут рвать любого.
Адашев, за спиной царя, кашлянул в кулак. Иоанн быстро оглянулся, поморщился. Корыстен был воевода сверх меры, но верен. А посему велел отписать ему кормление из новгородских доходов.
-Жалую тебе также звание боярское, дабы уважение перед сим вольным народом ты имел.
С тем и отпустил.
На Москве остановились у Плещеевых. Дмитрий Михайлович, как первейший в роду, принял их вежливо, но без родственной теплоты, всем видом своим давая понять, что Алексей не ровня ему. Басмановы терпели, копили обиду, но со двора не съезжали, ждали весточки из дворца. И дождались. В канун Покрова Пресвятой Богородицы прибыло посольство, звать Алексея к государю. 20 человек верховых, с ними стрелецкий голова в парадных одеждах. Да с ними старшие подьячие Поместного и Разрядного приказов, да стряпчий с платьем. Все спешились и подьячий Разрядного приказа объявил: «Великий государь царь и великий князь Иван Васильевич, всея Руси самодержец, повелел, и бояре приговорили жаловать тебя, Алесей сын Данилов Басманов-Плещеев чином боярина, да платьем парчовым на соболях, да конем царской конюшни в полном уборе». С этими словами стряпчий подал воеводе богатое одеяние, а стрельцы подвели прекрасно убранную белую лошадь, покрытую золотой парчой. Вместо поводьев были серебряные цепи, издававшие при каждом движении мелодичный звон. Обрядившись в шубу и сев на дареного коня, Алексей, провожаемый плохо скрываемыми завистливыми взглядами старшей родни, отправился на царский пир, следовавший за высоким назначением. Федор же, по малолетству, зван не был, и поэтому долго смотрел вслед медленно удалявшемуся выезду, лелея надежду, что и его когда-нибудь ждут такие почести.


Глава 3
Первый немец или Господин Великий Новгород.

Новгород ошеломил Федора даже по сравнению с Москвой. Богатый город, церквей, торжищ, палат белокаменных не счесть. Чистые замощенные улицы, имущие жители, женщины, в роскошных нарядах смело разгуливающие, смеющиеся, нахально сверкая зубами, громко торговавшиеся. В широкой гавани – заморские суда, там и сям иноземная речь, диковинные товары. Все это так потрясло отрока из залесского захолустья, что он с головой окунулся в омут новых развлечений, наверстывая упущенное. Басманов, как наместник, обязан был обеспечивать порядок, оборону, сбор податей, а также править суд. В Новогороде, помимо наместника и его тиунов, выбиралось 48 целовальников, как пережиток прежних вольностей. Для порядку они должны были охранять справедливость, но на деле только решали все вопросы в пользу самых богатых людей города. Хитрые купцы шли к не особо щепетильному воеводе со щедрыми приношениями - пушнина, оружие, изукрашенное самоцветами, иконы византийского письма в дорогих окладах. Вотчинники откупались взятками, чтобы не брали посошных людей на войну. Даже при жребии пищальников, что должна была выставлять каждая волость на государеву службу, ухватистый наместник умудрялся соблюсти свои интересы. Алексей ничего не жалел, балуя любимого сына, пробуждая в нем раньше времени боярскую кичливость и вседозволенность.
Приучился тогда же Федор и к винам фряжским, и к благовониям арапским. На манер польской шляхты волос не стриг, бороду, напротив, брил, правда она и не росла у него почти. Полюбил яркие, отделанные куницами и рысями кунтуши, высокие шапки с перьями павьими. Свел знакомства с сомнительными личностями, приятными ему беззаботностью да веселостью. Отец ворчал, не одобряя сих перемен, но не препятствовал, пусть, мол, бесится, пока молоденек.
Среди первых его приятелей стал Генрих Штаден. Вестфальский немец, обедневший бюргер хорошего рода, приехавший по торговым делам к брату в Любек, а позже посланный в Ганзейскую контору в Новогороде. Он уже неплохо знал русский язык, обычаи, разбирался в торговом и винокуренном ремесле.
Так и познакомились – в лабазе. Отец пожелал быстрее оброк сбыть, что из кормовых земель прислали, так Федор самолично за это взялся, дабы деньгами от родителя не зависеть. Торговались не долго – Басманов настоящей цены не знал, только бы развязаться. С барышей повел его Штаден в немецкий кабак.
Немец был весел, развязен, хлопал юного боярина по плечу, дружески толкал локтем, все лез со здравицами. На Федора посматривали с любопытством, но без злобы.
-Хочу тебя пытать, трудно ли языцам научаться? – юноша попал под очарование иноземной культуры, и этот купец, немногим старше его самого, располагал к откровениям.
-Ха, не столь уж и мудрена наука. Иные бабы гулящие выучиваются, - немец заговорщицки подмигнул.
-Ну, уж, - фыркнул Федька, уткнувшись в полупустую кружку.
С той поры повелась меж ними дружба. Федор брал его среди верных людей с собой - податей требовать, ведь зачастую незваными являлись, могли и вилами встретить, и псов спустить. Младший Басманов мотался по казенным деревням, отбирая людишек, кошт, тягловых лошадей. Добро свозилось в наместничьи палаты, где велся строгий учет государевой казне, однако немало ее оседало в сундуках боярина, перепадало по крохам и Штадену. Как-то новый знакомец позвал Федора на католическую мессу в храм святого Петра. Движимый дерзкой любознательностью, юноша прослушал службу, и, найдя в ней превеликое сходство с православным обрядом, был немало удивлен. Особенно врезалось ему в память благозвучное многоголосие юных отроков, и суровые лица братьев-рыцарей Ливонского ордена, остановившихся на Ганзейском подворье. Иоанн отказал ливонским послам в приеме и торговых поблажках. И теперь возвращались они к своему магистру в угрюмом настроении. Вот тогда и засела в голове у Федора одна шальная задумка, которую он даже шепотом произнесть побоялся бы. Всего лишь попросил Штадена найти ему учителя. Генрих же, которого поначалу почтенный родитель готовил к духовной карьере, будучи сам к языкам вельми способным, опробовал себя на поприще наставника. И с прибытком. С измальства книжным учением не мученный, дворянский недоросль впитывал иноземные слова как сухая степь редкий ливень, постиг кое-как и грамоту. Расплачиваясь мехами, прочей рухлядью, покровительством своим. Штаден все в оборот пускал, предприимчивый малый оказался. Уже и лавчонку открыл - зелейную, ростовщичеством понемногу промышлял. Летели дни, недели, складывались в месяцы. Так минул год.
Зима выдалась суровая, снег валил, завывала волком вьюга. Басманов-старший, мерявший шагами просторную горницу, был мрачнее тучи. Вылазки на крайние западные рубежи показали – силен пока Ливонский орден. Крепостями ощетинился – не подскочишь на хромой кобыле. К тому же Литва, зарится туда же, море Свейское под свою руку взять. Жигимонт, князь Литовский в Кракове мощь копил. Как бы рыцарям на подмогу не пришел.
Довольства людям не хватало, роптать начали. Воеводы же – Глинский да Захарьин, все надеялись лишь побряцать оружием, да дань в 60 тысяч талеров стрясти. Адашев – высоко взлетевший - в ту же дуду дует. Самого государя приказов не слушают, в ратном деле ему не потворствуют. Окружат крепостишку иную малыми числом и пытаются измором взять. А Дума противится слать в Ливонию главное войско. Крымцев боялись. Силы на юг стягивали. Нет, надо рать собирать посурьезнее своими силами. Да маршем единым двинуться, задушить врага со всех концов. Вытрясать из вотчинников деньгами, медью на пушки. А которые противиться будут - в сердцах бухнул кулаком по столу: «Всех бы их…».
Скрипнула дверь, в кованых светцах затрепетали от сквозняка лучины – Федор, румяный с мороза, а более от вина, ввалился в покой. Скинул богатую, куничью, шубу, сел на лавку, позевывая.
«Ишь, даже не перекрестился, совсем лопарем стал» - с неудовольствием заметил Алексей.
-На Ивангород идем, - сообщил он сыну.
Новый порт, московскими государями заложенный, пустовал прискорбно. Суда торговые не допускались в него рыцарями. С аглицкими купцами давно условия подписаны, а не единый корабль не причалил к россейской пристани. Хитрые же ливонцы с высокого берега Наровы-реки поглядывали да посмеивались.
-Воля твоя, тятенька, токмо у меня свои виды. Не поеду я за тобой.
-Ты что это, ополоумел али пьян? Много, Федька, свободы ноне взял. Я пока твой отец, что прикажу, то и выполнишь.
Неожиданно озлобившись, младший Басманов вскочил на ноги.
-Сам - пес, и из меня пса выпестовать хочешь?! На Москве от нас носы воротят, с ними и не зарься на одну лавку сесть. Ты хоть и боярин, а меня по разряду у третьего саадака определил, ниже князя Ивана Лыкова! Мне сие невместно. Да и какой он князь, сором один. У меня конь со сбруей ценнее того князя будет.
Хоть и любил воевода сына, а поучить-то надобно. Таких оплеух отвесил, что кровь из разбитого носу брызнула на дорогой кафтан.
-А не опомнишься, велю плетями вразумить. Ступай, умойся да проспись, по утру выступаем.
-Прости, батюшка. Покорствую.
Федор припал к руке, ударившей его, однако в глазах, сверкнувших злыми льдинками, затаилось упрямство. Толкнул дверь, выбежал прочь. Алексей с запоздалым раскаянием потер десницу, окровяненную сыном.
Горяч был Федька, в тот же час, в одном худом тулупе, на взмыленном жеребце умчался в ночь – к вестфальцу.
-Все пьянствуешь? – с порога накинулся он на приятеля, - А того не ведаешь, что скоро все ваши зелейные да кружала поприжмут, а немчинов всех вырежут.
Мгновенно отрезвившись, бледный Генрих первым делом кинулся к заветному сундучку – закладные да талеры спасать. Русин лишь скривился презрительно, глядя на сии торгашеские метания. С тяжелым звоном швырнул на стол кожаный кошель.
-Возьми и слушай.

@темы: Басманов Федор

---

Басмановы и их родня

Откуда есть пошла Русская Земля
или родословная Басмановых

Анна Романовна Захарьина-Юрьева (? 1533 – 1578 гг.)
Родная сестра Анастасии Романовны, первой жены Ивана Грозного

+ князь Василий Андреевич Сицкий
Окольничий с 1559 г., боярин и воевода с 1568 г (ум. 1601 г.)

Варвара Васильевна Сицкая (род. 04.12. ? 1549 г., свадьба ? 1566 г.)



Данила Андреевич Басманов (17.12. ???? - ?1514 гг.) + Арина

Алексей (17.03.?1514 – 1570 гг.)

Дети:

Федор (21.04. ? 1542 – 1570 гг.) + Варвара Васильевна Сицкая
Петр (ум. ? 1570 г.)

Дети Федора:

Иван (род. 24.06. ???? – 1603 гг.) + Ирина
Петр (29.06.???? – 17.05. 1606 гг.) + Дарья

Фетинья Ивановна Басманова (20.03. ???? – 08.10. 1642 гг.) + Василий Яншевич Сулешов

Михаил Андреевич Плещеев
Дети:

Федор (ум. 1546 г.)
Дмитрий (ум. 1561 г.) был окольничьим при Иване Грозном

Внуки:

Никита Федорович (убит при Судьбищах 1555 г.)
Иван Дмитриевич Колодка



Андрей Михайлович Плещеев (ум. 1491 или 1492 г.)
был женат на Алене (Елене) Яковлевне Казак-Кошкиной,
дочери Якова Ивановича Кошкина – Казака
Пятеро сыновей:

1) Иван Суббота (ум. 1496 г.) (по наследству получил
приданое матери Елизарово и ½ старого двора
Плещеевых в Моск. Кремле, а также Хороброво)
Убит под Выбором (Выборгом) из пищали
бездетен
После его смерти двор в Москве отошел к Михаилу, а Елизарово к Даниле

2) Михаил (основатель Плещеевых) (ум. 1531 г.)
(получил Приимково и Кореково)
был первым послом к турецкому султану Баязету
для заключения соглашения о дружбе и любви

3) Федор Чешиха (получил Богородское)
бездетен

4) Данила Басман (основатель Басмановых) (ум. ? 1514 г.)
(получил Твердилково и Лихаревское)

5) Афанасий (ушел в монастырь)
бездетен

Основатель многих родов, в т. ч. Басмановых, Плещеевых, Игнатьевых, Федор Бяконт – черниговский боярин, с 1340 г.
присягнул князьям Московским. Его старший сын Алферей, крестник Ивана Калиты, в иночестве Алексей был митрополитом
Московским, Киевским и Всея Руси.


Александр Федорович Плещей (Плечистый) был княжеским наместником в Костроме в 1375 г., потом боярином

Данила

Борис Данилович (первый боярин
в.кн. Василия Дмитриевича)

Михаил Борисович (ум. 1458 г.)
(боярин при Василии Темном и первый боярин Ивана Третьего)

+ Соломонида

Тимофей, Петр, Андрей

+ Мария

Вениамин, Григорий, Федор ( не преуспели)

@темы: Басманов Федор, родословная Басмановых

---

Проба пера.

Время. Человек. Судьба.



Федор Басманов - историческая личность или литературный герой?

Пролог
Немного о прошлом и настоящем.

Теплый ветер нес аромат цветущего луга, пиленных сосновых досок и свежей побелки. Солнце припекало, и знойное марево звенело над растрескавшимся асфальтом. На холме, окруженный уродливыми строительными лесами, тянулся ввысь шатер небольшой церковки. Годы смут и безбожия не смогли уничтожить ее изящных пропорций, ее скромной, чистой красоты. Под осыпавшейся штукатуркой угадывалась некогда богатая, причудливая роспись, местами, словно драгоценности, вспыхивали лазурит, киноварь и позолота. И еще какие-то надписи, смысл которых утрачен, загадочен для нынешних поколений. В южной апсиде, над которой возвышалась отдельная главка, некогда был придел, посвященный Преподобному Онуфрию. Рядом с приделом, среди бурно разросшейся крапивы, лежала треснувшая каменная плита. Время не пощадило ее, стерев любые следы, когда она появилась тут, и кто нашел под ней последний приют….
А ведь когда-то не было здесь ни церкви, ни плиты, ни дороги. Только леса, выгоны, поля ржи, да старый потемневший терем. В то утро за его деревянной оградой царил переполох. Мамки - няньки, девки дворовые, старый дядька Афанасий сбились с ног, стараясь уследить за бойким мальчонкой, что носился на палочке-лошадке по двору. Его голубые глазенки горели боевым азартом, развевалась белая, разукрашенная алыми шелками рубашонка. С деревянной сабелькой он смело бросался на заросли лопухов, срубая колючие головки цветов.
-Вот вам, берегись!
Рвались с привязи собаки, надрываясь лаем.
-Федор Лексеич, передохни, еще ножки наколешь, ручки поранишь, - чуть не плакала Тихоновна, хватаясь за сердце. Но ребенок только смеялся над дородной нянькой, и, топнув ножкой, снова мчался дразнить цепных псов.
Из сеней вышел коренастый мужчина средних лет, прищурившись, он следил за происходящим. И в его густой бороде спряталась умильная улыбка – сын, первенец, гордость и тревога отцовская. Нежная рука тронула за плечо. Алексей не шевельнулся, только легонько сжал эти пальчики в стыдливой ласке. Так и стояли на нагретом солнцем крыльце. Звонкий смех мальчика доносился уже у самых ворот. Афанасий пытался образумить его, но не тут-то было. И старому дядьке пришлось участвовать в новой шалости.
-Совсем большой, - по голосу Алексей понял, что Евпраксея улыбается. Не утерпел, обернулся взглянуть на это светлое дорогое лицо.
-Ну, мужик растет, - ответил он, целуя жену.
С ней в его жизнь пришло счастье и процветание, как и обещало ее имя.
Алексей Данилыч происходил от семейства знаменитого, батюшка его покойный служил отцу нынешнего государя, и был приближен к его персоне. Храбрый был воевода и верный слуга, да только сгинул в литовском плену. С передовым полком он попал в окружение, отчаянно сопротивлялся, но силы оказались неравны. Что стало с ним, где и как он принял смерть, о том никто не знал. Может, возили в клетке, пока голодом не уморили, как лет через сто поступят с царем Шуйским, а может, сожгли в медном котле на потеху толпы, хотя мог Данила Басман и нежиться на мягкой перине с какой-нибудь сисястой бабенкой, скрашивавшей ему «тяготы» неволи. Алексей родился уже после его смерти, и злые языки поговаривали, что отцом его был не Данила Андреич, а пригожий конюх. И впрямь между родителями особой любви не было, но было уважение и богобоязнь, а потому Басманов никогда не сомневался в законности носимой фамилии. Как бы там ни было, старшие в роду, Плещеевы, оттеснили вдовицу с малолетком от наследства, и доля Алексея была незавидной. Познал он и горький хлеб приживальщика при богатой родне, насмешки, пренебрежение. Но рос парнем крепким, упертым, гнулся, да не ломался. До двадцати шести лет ходил в детях боярских у Ивана Шуйского, и служба та немногим лучше холопьей, но давала какой-никакой корм, да еще опыт ратный и близость к московскому князю. Не понаслышке узнал – двор государев, что осиный улей, так и норовят ужалить, добивают лежачего. Всяк только свою корысть имает. А тут еще из вотчины пришло страшное известие – захворала матушка, уже и соборовали. Насилу отпросился у князя – лишь бы поспеть, повидать родительницу. Только к похоронам и добрался. Неуютом встретил отчий дом, разором. Свезли на погост боярыню, скудно поминки справили. Вернулся Алексей в пустой терем – руки опустились, как дальше жить. Один остался, бобылем ходил, ни единой родной души. Елизарово, что батюшке досталось после смерти старшего бездетного брата, когда-то было владением великих князей московских, земля богатая, славная историей, ныне запущенная, почти вымершая. Старые слуги доживали свой век в старых стенах. Не на что было хозяйство поднимать, да и не для кого….
Тягостно стало в четырех стенах, сел на коня и помчался в чисто поле, не разбирая пути. И сам не заметил, как попал в незнакомое селение. Избы вросли в землю, огороды бурьян заполонил, кое-где только одни печные трубы торчат. Здесь, по всему видать, еще хуже живется, чем его людишкам. Увидев впереди покосившийся купол деревянной церквушки, спешился и, привязав жеребца у ветхой оградки, прошел на погост, ощетинившийся свежими крестами. Мерли много и часто – на свежих могилах только-только травка пробивалась. От голода сие или хворь какая приключилась? Стянул шапку, перекрестился, и, поднявшись по провалившимся ступенькам, толкнул скрипучую дверь. Темно внутри, сыростью пахнет, только несколько лампадок у самого алтаря едва разгоняют мрак. Не сразу и заметил, что не один. Две тени скрючились перед иконостасом. Приблизился и услышал горячий шепот. Мужской сиплый, а ему вторил молодой, девичий. Они не замечали его, продолжая истово молиться и бить поклоны. Не желая их тревожить, Басманов встал в уголке, и, закрыв глаза, вознес Господу свою мольбу за упокой души родителей. И так вдруг хорошо на душе сделалось, покойно. Даже слеза навернулась, словно лед растаял. Очнулся от того, что кто-то стоит рядом. Поднял веки … и пропал! Утонул в голубых озерах очей. Пред ним стояла высокая девица в самом своем расцвете. Лицо ее, обрамленное черным платком, бледное, со следами слез, было прекрасно как у Матери Божьей. Да и вся она словно светилась в сумраке деревенской церкви.
-Кто ты? – не спросил, выкрикнул.
-Евпраксея, дочь Никиты Симеонова. А ты кто, добрый человек?
Алексей назвал себя.
-Матушка у меня почила, вот помолиться зашел, - признался как-то по-детски.
Она вздохнула и посмотрела с жалостью, словно приласкала. Сердце Алексея зашлось от давно забытого чувства.
-На все воля Божья, - шаркая, подошел старик. Он уже давно не принадлежал этому миру, только ветхая оболочка еще как-то цеплялась за земную жизнь.
-Это дедушка мой, старец Онуфрий, - девица смутилась, прикрылась уголком платка. И столько в этом простом движении было чистоты и добродетели, что Алексей понял, что уже не сможет позабыть эту случайную знакомку. О такой жене только мечтать, он-то насмотрелся на московских боярышень - хитрых, изнеженных. Жеманятся, картавят, лживые наскрозь.
Разговорился со стариком, помогая дойти им до убогого жилища. Оказалось, что они из тех самых Симеоновых, что матушка государя московского, царица Олена, извела. Извела жестоко, под корень, только и остался дед-чернец, да сиротка, Евпраксея. Мор прошел по их стороне, тягловых крестьян осталось раз-два, и обчелся. Перебивались с хлеба на воду. Узнал, что Евпраксея дала обет уйти в Никольский монастырь, при котором не так давно была основана женская обитель. Уж и вклад сделан.
-Такую-то красу и в монастырь?! – ужаснулся Басманов.
Взгляд старика обрел осмысленность, сурово он посмотрел на молодого мужчину.
-По нраву тебе моя внука пришлась?
-Не скрою, отче - по нраву.
-Ты – сирота, она – одинешенька, как жить-то будете. Своим умом?
Алексей не знал, что и ответить. Да только нет ему теперь покоя, если не станет Епраксея его супружницей. Упал на колени: «Отче, благослови. Я ее, голубку, никому в обиду не дам!»
-И опальницу взять не убоишься?
-Да я тоже не велик князь, ни кола, ни двора. Но таких, как Евпраксея, не видал – эта девица дорогого стоит, за нее и жисть положить не жалко.
Старик пожевал беззубым ртом, нахмурился. И распрямив вдруг сгорбленную спину, стукнул клюкой оземь.
-Засылай сватов! Только вот, перед Богом клянись, - старец указал на икону старинного письма, - что не обидишь сироту, не надругаешься!
-Вот те крест, - Алексей размашисто осенил себя знамением, - буду ей мужем пред Богом и пред людьми.
Так и сговорили их.
Старец был рад, что сбыл обузу с рук, сразу удалился в лесной скит. Алексей отогрелся под боком у жены, заботливой и домовитой, а о ней-то и говорить не приходилось, кому ж охота в юности лет себя живьем в келье хоронить. Расцвела, похорошела, как роза майская, и уж через год понесла.
С той поры стали у них дела налаживаться, Алексей в гору пошел, словно заговорил кто. Хозяйство поправил, жену баловал, а уж в сыночке, Феденьке, души не чаял.
Много чего им пришлось пережить - страхов, неудач. Покровитель Басманова, Иван Шуйский-Плетень, в опалу попал, его брата, всесильного князя Андрея, молодой государь собаками затравил, но Бог хранил Алексея. Вот и второй сынок по весне народился. Укоренялся род. И все бы было хорошо, но засобирался царь московский, Иван Васильевич, походом на Казань. А куда он, туда и люди служилые. Надо к войне готовиться. Алексей приехал попрощаться.
-По сию пору было так, баловство одно, теперь дело будет, - сказал испуганной жене, - Либо быть нам битыми, либо вернусь с удачей. Ко всему будь готова.
Перекрестил детей, прижал Евпраксею к груди, и умчался.
Федор, высокий не по годам, с лицом гордым, с уверенными движениями крепких членов, не одобрял маткиных слез.
-Будь я постарше, взял бы меня отец с собою, - досадовал он.
А тут и братец разревелся как некстати.
-Уйми его, глупая баба, - велел он старой няньке. Тихоновна, всхлипнув, унесла младенца. Евпраксея только головой покачала. Взрослел сын, такого у подола не удержишь. Рано в нем проснулось мужское жестокосердие и безрассудство.
-Помолимся, Феденька. Только бы Олексею Данилычу в живых быть.
Неохотно преклонил колена отрок, скороговоркой молился, потворствуя матушке.
А она в тот же вечер засобиралась, надела наряд скромный, и пешая ушла в дальний скит, что в лесах дремучих затерялся. День шла, и всю ночь напролет, не давая усталым ногам отдыха. На утренней зорьке, спотыкаясь о кочки и корни древесные, добрела до одинокого обиталища, в котором и зверю уюта бы не было.
Отозвался на плач ее старик, вылез из землянки. Годы пригнули его к самой земле, ряса висела лохмотьями, разве только мхом не зарос.
-Что тебе, дщерь человеческая? – вопрошает глухим, замогильным, голосом.
-Деда, я это, Евпраксея….
Старик поднял голову, моргая на дневной свет.
-Может быть, - посмотрел, не узнавая, - что хочешь-то?
Женщина упала ему в ноги, запричитала: «Отмоли, родимый, спаси нас. Война с погаными, без кормильца останусь, сирота неприкаянная, с малыми чадами».
-Я и так молюсь за вас, за всех прошу, за праведных, а боле за неправедных. И ты молись. Бог все слышит.
Опустившись рядом с рыдающей Евпраксеей, старец начал читать Тропарь: «Скоро предвари, прежде даже не поработимся врагом хулящим Тя и претящим нам, Христе Боже наш: погуби Крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами Богородицы, Едине Человеколюбче». Евпраксея земно кланяясь и крестясь часто-часто, повторяла за ним. Уже солнышко на закат пошло, когда пришло в ее томящуюся душу успокоение. Как в детстве помогла, утолила печали горячая молитва.
Принесла ключевой воды, омыла старцу ноги и руки, сама умылась святой водицей. Развязав узелок, протянула анахорету постный пирожок.
-Хорошо, деда, словно у Матери Божьей за пазухой.
Старик кивнул, соглашаясь. Он отщипывал кусочки мягкого теста и осторожно рассасывал их пустыми деснами. Маленькая слабость, которую он только и мог себе позволить.
Выпроваживая внучку, дал ей наказ: «Молись усердно, посты соблюдай. Бог даст, вернется муж. Только дай мне зарок, что построит он церкву и освятит ее в честь Преподобного Онуфрия Великого. Меня там схоронишь, чтобы мои старые кости охраняли вас во все времена от напастей». Евпраксея охотно поклялась исполнить это. Тогда снял старик свой нательный крест и протянул ей, со словами: «Дитяте отдай, душе ангельской, непорочной. Пусть носит со смирением в сердце и славит Сына Божьего».
-Федору?
Старец скривился, как от боли, затрясся тщедушным телом.
-Не этому! Меньшому отдай, - и более не проронив ни слова, уполз в свою нору.

@темы: Басманов Федор